Приключения Джона Девиса

– Напротив, вы добрейший в мире человек.

– В самом деле? – спросил сэр Эдвард простодушно.

– Уверяю вас.

– Но есть еще одно затруднение.

– Какое же?

– У меня язык не повернется сказать, что я ее люблю.

– Зачем же вам самим об этом говорить?

– Да кто же скажет вместо меня?

– Я.

– О, вы дарите мне жизнь!

– На то я и доктор.

– Когда же вы к ней поедете?

– Завтра, если вам угодно.

– Отчего же не сегодня?

– Сегодня ее нет дома.

– Так дождитесь ее.

– Хорошо, сейчас велю седлать моего коня.

– Возьмите лучше мою карету.

– Ну так прикажите закладывать!

Мой отец позвонил так, что чуть не оборвал колокольчик. Патрик прибежал в испуге.

– Закладывай скорее! – крикнул сэр Эдвард.

Патрик убедился окончательно, что господин помешался. За Патриком вошел Том. Сэр Эдвард бросился обнимать его. Том глубоко вздохнул. Он ясно видел, что капитан сошел с ума.

Через четверть часа после этого доктор, получив полномочия, отправился в путь. Поездка его имела самые счастливые последствия и для отца, и для меня. Для батюшки потому, что он месяца через полтора женился на Анне-Мэри. Для меня потому, что месяцев через десять, после того как он на ней женился, я имел честь появиться на свет.

Глава VI

Первые годы своей жизни я не помню, вспоминаю лишь слова матушки, что я был премиленький мальчик. Когда я вглядываюсь в прошлое, то вижу, как играю на зеленом лугу, который расстилался перед крыльцом и в центре которого росли сирень и жимолость, а матушка, сидя на зеленой скамейке, читает или вышивает и, поднимая время от времени глаза, улыбается мне или посылает поцелуи. Часов в десять утра отец, почитав журналы, выходил на крыльцо, матушка тотчас бежала к нему навстречу, я спешил за ней. Потом мы отправлялись гулять, и обыкновенно прямо к той беседке, где батюшка в первый раз увидел Анну-Мэри. Через некоторое время Джордж приходил сказать, что лошади готовы, мы отправлялись кататься часа на два, на три, ездили или к мадемуазель Вильвиель, которой матушка отдала и свой домик, и свои сорок фунтов дохода, или к каким-нибудь неимущим больным, для которых Анна-Мэри всегда была ангелом-хранителем и утешительницей; потом, проголодавшись, мы возвращались в поместье. После десерта я поступал в распоряжение Тома, и это было для меня самое веселое время: он сажал меня на плечо и уносил смотреть собак, лошадей, влезал на деревья за гнездами, а я между тем, сидя внизу, тянул к нему ручонки и кричал что было мочи: «Том! Том! Не упади!» Наконец, он приводил меня домой. Обессиленный, я обычно уже клевал носом, но все-таки хмурился, когда видел Робинсона, потому что меня посылали спать в то время, когда он приходил. Если я упрямился, не шел, опять посылали за Томом, он приходил в гостиную, брал меня на руки и уносил. Я немного сердился, но Том клал меня в койку и начинал качать, рассказывая мне сказки, я засыпал с первых слов, а потом маменька переносила меня в постель. Прошу читателей извинить меня за то, что я вспоминаю все эти мелкие подробности, – теперь уже ни отца, ни матери, ни Тома нет на свете, мне сорок пять лет, как было отцу, когда он вышел в отставку, и я живу один в нашем старом поместье, и во всей округе нет ни одной Анны-Мэри.

Первую зиму, которую помню, я провел очень весело: снегу было пропасть, и Том выдумывал множество устройств – силков, сетей и прочее, – чтобы ловить птичек, которые, не находя пищи на полях, перебирались ближе к жилью. Отец отдал нам большой сарай, и Том велел закрыть его спереди частой решеткой, сквозь которую маленькие птички не могли выбраться наружу. В этот сарай мы сажали своих пленников, и они находили там обильную пищу и убежище на нескольких сосенках, стоявших в кадках. Я помню, что к концу зимы пленных у меня было бесчисленное множество.

Я только и делал, что смотрел на них, и ни за что на свете не хотел возвращаться домой, и меня с трудом могли зазвать на обед. Матушка сначала боялась, что это повредит моему здоровью, но отец щипал меня за толстые румяные щеки, указывал на них матушке, и она успокаивалась и опять отпускала меня к птичнику. Весной Том объявил мне, что мы выпустим своих пансионеров, я решительно воспротивился, но матушка сказала, что я не имею никакого права удерживать бедных птичек, которых пленил хитростью. Она объяснила, что несправедливо пользоваться нуждой бедного, для того чтобы обратить его в рабство. Как только на деревьях появились первые почки, она показала мне, что птички стараются вырваться, чтобы свободно порхать среди оживающей природы, и разбивают в кровь головки о железную сетку, которая не дает им наслаждаться волей. Одна из них как-то ночью умерла, матушка сказала, что это с тоски по свободе. На следующий же день я отворил клетку, и все птички с громким чириканьем вылетели в парк.