Приключения Джона Девиса

Однажды, прогуливаясь, мы увидели орла, который спланировал на павшую лошадь и пожирал падаль с такой жадностью, что подпустил меня к себе на сто шагов. Я часто видел, как наши селяне били зайцев в логове: они ходили вокруг зверька, все больше сужая круг, и, наконец, забивали его палкой по голове. Царь птиц сидел так неподвижно, что я вздумал попробовать то же средство. У меня были в карманах превосходные маленькие пистолеты, я вынул один из них, взвел курок и начал бешено скакать вокруг орла, а Джеймс стоял на месте, покачивая с сомнением головой. Кружение ли это произвело на птицу такое действие, что она не могла сойти с места, или орел в припадке обжорства до того наклевался, что ему трудно было подняться, – как бы то ни было, он подпустил меня к себе на каких-нибудь двадцать пять шагов. Тут я вдруг остановил лошадь и приготовился выстрелить. Осознав, что жизнь его в опасности, орел хотел было взлететь, но еще не успел взмыть в воздух, как я уже выстрелил и перебил ему крыло. Мы с Джеймсом вскрикнули от радости и соскочили с лошадей, чтобы взять добычу, но это было нелегко: раненый, казалось, решил не сдаваться без боя. Убить его было бы нетрудно, но нам хотелось взять его живым, чтобы отвезти на корабль, и мы повели продуманную атаку.

Я ничего не видал прекраснее этого царя пернатых, когда он с гордым видом посматривал на наши приготовления. Сначала мы хотели схватить его поперек туловища, загнуть голову под крыло и унести, как курицу, но два или три удара клювом, один из которых оставил у Джеймса на руке довольно глубокую рану, заставили нас отказаться от этого плана. Мы попробовали другой способ: взяли свои платки, одним я замотал ему голову, другим Джеймс спутал лапы, потом мы подвязали крыло, обмотали орла, как мумию, приторочили к седлу и, гордые своей добычей, вернулись в Гибралтар. Баркас ждал нас в порту и с торжеством повез на корабль.

Приближаясь к кораблю, мы показали сигналами, что везем нечто необычайное, и потому все оставшиеся на корабле ждали нас у трапа с нетерпением. Прежде всего мы позвали фельдшера, чтобы подрезать крыло, но поскольку закутанного орла трудно было отличить от индейки, то наш помощник эскулапов заявил, что это не его дело, а повара. Позвали кока, и тот в минуту отнял раненое крыло. Потом мы распутали орлу лапы, развязали голову, и весь экипаж вскрикнул от удивления при виде благородного пленника. С позволения капитана мы отвели ему место на корабле, и за неделю наш Ник стал ручным, как попугай.

В Плимуте я проявил свою сметливость, управляя вылазкой в Вальсмоут, во время бури доказал свою неустрашимость, срезав крюйсель, теперь я проявил свою ловкость, подстрелив из пистолета орла. И с этих пор на меня уже смотрели на «Трезубце» не как на новичка, а как на настоящего моряка.

Стенбау относился ко мне по-дружески, зато Борк, кажется, все больше меня ненавидел. Впрочем, это было общее несчастье всех моих молодых товарищей и других офицеров, принадлежавших, подобно мне, к аристократии. Делать было нечего, и я, так же как они, не обращал на это большого внимания. Я исполнял свои обязанности с величайшей точностью, во время нашей стоянки не дал лейтенанту ни одного повода наказать меня, и он, при всем своем желании, вынужден был отложить это до другого раза.

Мы стояли в Гибралтаре уже около месяца, ожидая предписаний Адмиралтейства, наконец, на двадцать девятый день вдали показался корабль, который маневрировал, чтобы войти в гавань. Мы тотчас рассмотрели, что это сорокашестипушечный фрегат «Сольсет», и были уверены, что он везет нам предписания. Весь экипаж обрадовался, потому что жизнь в Гибралтаре надоела уже и офицерам, и матросам. Мы не ошиблись: под вечер капитан фрегата привез на «Трезубец» долгожданные депеши. Стенбау сам вскрыл пакет: кроме предписаний Адмиралтейства, в нем было много частных писем, и, между прочим, одно к Дэвиду, капитан отдал его мне.

За все двадцать девять дней, которые мы провели в Гибралтаре, Дэвид ни разу не сошел на берег: он всегда оставался на корабле, мрачный и безмолвный, но между тем исполнял свои обязанности точно и ловко, что сделало бы честь настоящему матросу. Я нашел беднягу в парусном чулане: он чинил парус. Я отдал ему письмо, и он, узнав почерк, тотчас его распечатал. С первых же строк он страшно побледнел, его губы задрожали, и крупные капли пота покатились по лицу. Дочитав письмо, он сложил его и спрятал за пазуху.

– Что тебе пишут, Дэвид? – спросил я.

– Чего я ожидал, – ответил он.

– Однако, письмо, кажется, поразило тебя?

– Да, ведь, хоть и ждешь удара, от этого боль не меньше.

– Дэвид, – сказал я, – доверь мне свою тайну, как другу.

– Теперь никакой друг на свете мне не поможет, но я благодарен вам, мистер Джон. Я никогда не забуду, что вы и капитан для меня сделали.

– Не унывай, любезный друг Дэвид, не теряй мужества.

– Вы видите, я спокоен, – сказал он, принявшись снова зашивать парус.

И точно, он казался спокойным, но это спокойствие происходило от бессилия и безнадежности.