Приключения Джона Девиса

– Вы хорошо сделали, господа, – сказал он, кивнув. – Если бы преступление было совершено над последним матросом и это дело лично меня не касалось, я бы, по своему долгу, был неумолим. Но убить хотели меня – это другое дело. Нож вашего любимца поставил меня в такое положение, что я могу поддаться внушениям сердца. Пойдемте к капитану.

Мы с Джеймсом молча переглянулись. Во всем, что говорил Борк, он предстал точно таким, каким мы его всегда знали, – человеком, который повелевает собой с такой же беспощадностью, как другими, человеком, у которого лицо не зеркало души, а дверь тюрьмы, куда душа посажена в наказание.

Мы пришли к капитану, он сидел, или, лучше сказать, лежал на лафете пушки, стоявшей в его каюте, и, казалось, был погружен в глубочайшую печаль. Увидев нас, он встал. Борк заговорил первым и объяснил капитану причину нашего посещения. Надо признаться, что он сказал капитану все, что сказал бы в подобном случае адвокат, но и не более того: он не молил, а произнес речь. Ни один сердечный порыв не освежил сухости его слов, и, выслушав эту просьбу, я понял, что капитан не может простить, как бы ни был расположен к этому. Ответ был такой, как мы и ожидали, но вмешательство лейтенанта в это дело будто иссушило источник сострадания в душе Стенбау, и голос его был суров, чего я за ним никогда не замечал.

– Если бы это было возможно, – сказал он, – я бы с радостью согласился на просьбу экипажа, особенно учитывая то, что вы, господин Борк, мне ее озвучили, но вы знаете, что долг не позволяет мне исполнить ваше желание. Столь серьезное преступление должно быть наказано по всей строгости закона, личные наши чувства не могут идти в сравнение с интересами службы, и вы, лейтенант, лучше других знаете, что я подверг бы себя справедливому порицанию начальства, если бы проявил снисходительность в деле, которое касается поддержания дисциплины.

– Но, мистер Стенбау, – вмешался я, – подумайте о необычном положении несчастного Дэвида, о насилии, может быть, законном, но, конечно, несправедливом, которое сделало его матросом! Вспомните обо всех его страданиях и помилуйте, как помиловал бы сам Господь Бог.

– Мне даны готовые законы, мое дело только исполнять их, и они будут исполнены.

Джеймс хотел что-то сказать, но капитан жестом призвал его к молчанию.

– Тогда извините, что мы вас побеспокоили, – сказал Джеймс дрожащим голосом.

– Я и не думал сердиться на вас, господа, за поступок, внушенный вам сердцем, и, хоть я и отказал вам, однако могу признать, что сделал это вопреки своим чувствам, – ответил капитан уже совсем другим голосом. – Ступайте, господа, и оставьте нас с господином Борком. Скажите экипажу, что мне очень жаль, что я не могу исполнить эту просьбу. Казнь состоится завтра в полдень.

Мы поклонились и вышли, оставив капитана с лейтенантом.

– Ну что? – закричали все, увидев нас.

Мы печально покачали головой: у нас недоставало духу говорить.

– Так вы ничего не выпросили, мистер Джон? – спросил Боб.

– Нет, любезный Боб. Дэвиду остается только приготовиться к смерти.

– И он приготовится, как христианин, мистер Джон.

– Я надеюсь, Боб.

– А когда казнь?

– Завтра в полдень.

– Можно мне будет повидаться с ним?

– Я попрошу об этом капитана.

– Благодарю, покорнейше благодарю вас, мистер Джон, – воскликнул Боб, схватил мою руку и хотел поцеловать. Разумеется, я отнял ее.

– Теперь, друзья мои, за работу, – сказал я.

И матросы принялись за работу с обыкновенной своей безропотной покорностью. Спустя пять минут все на корабле шло по-прежнему, только всюду царило печальное безмолвие. Что касается меня, то мне оставалось исполнить долг совести. Я принимал участие в злополучной экспедиции, которая привела Дэвида на корабль, и совесть беспрестанно терзала меня, с тех пор как я понял, что это добром не кончится. Я пошел в кубрик и велел отпереть тюрьму, в которой был заключен Дэвид. Он сидел на колоде, облокотившись на колени, на ногах и на руках у него были кандалы. Услышав скрежет двери, он поднял голову, но поскольку лампа стояла таким образом, что лицо мое оставалось в тени, то он сначала меня не узнал.

– Это я, Дэвид, – сказал я. – Ты знаешь, что я был отчасти невольной причиной твоего несчастья. Мне хотелось сказать тебе еще раз, как я об этом сожалею.

– Да, я знаю, мистер Джон, – сказал Дэвид, вставая, – вы всегда были добры ко мне: вы вывели меня однажды отсюда и дали возможность увидеть Англию, вы просили обо мне, когда мистер Борк сек меня, прости его, Господи, как я его прощаю.

– Так ты знаешь, что решил суд?

– Да, ваше благородие, мне сейчас объявили приговор. Завтра в полдень?

– Сядь, Дэвид, – сказал я, чтобы уйти от этого вопроса, – тебе нужно отдохнуть.

– Да, мистер Джон, пора мне отдохнуть, и, слава богу, я скоро буду отдыхать так, что никто уже не потревожит.

Пользуясь этим, я стал говорить ему о покаянии, о будущей жизни, где он снова увидится с женой и детьми.

– Но… я совершил преступление, – боязливо проговорил Дэвид.

– Раскаиваешься ли ты в этом?