– Постараюсь, постараюсь раскаяться, мистер Джон, но я еще недостаточно близок к смерти, чтобы забыть свою ненависть. Послушайте, мистер Джон, я надеюсь, что у меня хватит на это сил, но если не хватит… скажите, не послужит ли искуплением моя позорная смерть?
– Да, перед людьми, но не перед Богом.
– Хорошо, так я постараюсь, всеми силами постараюсь простить ему не смерть мою – Богу известно, что я простил ему это, – но позор жены моей, нищенство моих детей. Да, я постараюсь, я надеюсь, что прощу ему и это.
В это время ключ в замке снова повернулся, дверь отворилась, и вошел капитан, а вслед за ним – матрос, который служил тюремщиком.
– Кто это здесь? – спросил капитан, пытаясь рассмотреть меня.
– Я, мистер Стенбау! – воскликнул я. – Я пришел в последний раз проститься с Дэвидом.
С минуту длилось молчание, капитан посматривал то на меня, то на Дэвида, который стоял перед ним с удрученным, но почтительным видом. Наконец, он сказал:
– Дэвид, я пришел просить у тебя прощения как человек, в том, что осудил тебя как судья, но я должен, непременно должен был сделать это.
– Я прекрасно знаю, что меня ждет, капитан. Смерть за смерть.
– Дэвид, – сказал капитан торжественно и печально, – поверь мне, преступление – всегда преступление перед Богом, виновный может укрыться от правосудия людского, но не укроется от правосудия Небесного. Скажи мне, Дэвид, скажи как перед Богом: мог ли я поступить иначе?
– Да, да, – вскрикнул Дэвид, – вы могли поступить иначе: вы могли быть безжалостны ко мне, как мистер Борк, и я бы умер в отчаянии, проклиная все на свете; я бы думал, что на земле нет сердца сострадательного, а вы, капитан, вы сделали для меня все, что только могли сделать. Заметив мое горе, вы прислали мистера Джона сказать, что отпустите меня, как только мы вернемся в Англию; когда вы вынуждены были наказать меня, хотя и знали, что я не виноват, вы смягчили наказание, а когда меня приговорили к смертной казни, вы пришли ко мне в тюрьму, капитан, вы утешили меня своим состраданием. Да, капитан, вы сделали для меня все, что могли, даже, может быть, больше, чем должны были. Ваше милосердие придает мне смелости сообщить вам последнюю свою просьбу.
– Говори, говори, проси, чего хочешь, – сказал капитан, протягивая к Дэвиду дрожащие руки.
– Мои дети, капитан! – воскликнул Дэвид, бросаясь к ногам почтенного капитана. – Мои бедные дети… Они выйдут из богадельни и вынуждены будут просить милостыню…
– Они станут моими детьми, – сказал Стенбау, прерывая его. – Не бойся, я постараюсь, чтобы они простили меня за то, что я отнял у них отца, как ты прощаешь меня за то, что я отнял у тебя детей. О жене твоей я тоже не забуду: вернувшись в Англию, я буду просить за нее короля и надеюсь, что за мою верную сорокалетнюю службу он не откажет мне.
– Благодарю, благодарю вас, капитан, – ответил Дэвид, разрыдавшись. – О, теперь, клянусь вам, я не боюсь больше смерти!.. Я даже благословляю ее, ведь у моей жены и детей теперь есть такой благородный покровитель! Ох, теперь, капитан, благодаря вам душа моя исполнена христианских чувств!.. Любовь моя усилилась, ненависть погасла, теперь я хотел бы видеть Борка рядом с вами и мистером Джоном, и, клянусь, я поцеловал бы руку, которая меня губит.
– Теперь скажи мне, Дэвид, не могу ли я еще что-нибудь для тебя сделать?
– Эти кандалы ужасно тяготят меня, капитан, я боюсь, что они не дадут мне спать, а мне нужно отдохнуть, чтобы не обессилеть завтра. Я хотел бы умереть с твердостью перед людьми, которые привыкли видеть смерть.
– Я велю сейчас же снять их с тебя. Не нужно ли тебе еще что-нибудь?
– Есть ли здесь священник?
– Я сейчас пришлю его тебе.
– Боб просит позволения прийти сюда и переночевать с ним, капитан, – сказал я.
– Боб может прийти и оставаться здесь, сколько хочет.
– Вы осыпаете меня милостями, капитан, – сказал Дэвид. – Сегодня я благодарю вас за это на земле, а завтра буду молиться за вас на небе.
Больше мы с капитаном не могли выдержать. Мы постучали в двери, тюремщик отворил, и мы ушли. Стенбау приказал, чтобы все, о чем просил Дэвид, было немедленно исполнено. Боб стоял в таком месте, где мы непременно должны были пройти. Ему хотелось поскорее узнать, согласен ли капитан с его желанием. Я сказал, что он может идти к Дэвиду, что им принесут в тюрьму ужин, вино и грог. Тут он так неожиданно и стремительно схватил и поцеловал мою руку, что я не успел ее вырвать.
Я должен был заступить на вахту в четыре часа и, следовательно, оставался на палубе до двух утра; все это время я не видел Боба и догадался, что он сидит с Дэвидом. В два часа меня сменили, и я пошел к тюрьме узнать, исполнены ли приказания капитана. Все было сделано: кандалы сняты, священник пробыл у Дэвида до часу и ушел только тогда, когда тот упросил его отдохнуть. Дэвид и Боб остались одни, я приложил ухо к дверям, чтобы послушать, спят ли они, но они еще не ложились, Боб утешал своего друга, как мог.