Приключения Джона Девиса

Само собой разумеется, что он не ожидал встретить меня в этом месте и в такое время. Он так удивился, притом на лице моем была написана такая решимость, что я еще не издал ни звука, а он уже отступил и спросил, что мне угодно. Я рассмеялся.

– Что мне угодно? По вашему лицу видно, что вы уже знаете, что мне угодно, впрочем на всякий случай я, пожалуй, скажу. Вы меня травили, преследовали, оскорбляли. Я не могу простить жестокой обиды, которую вы нанесли мне. Шпага у вас есть, у меня тоже: защищайтесь!

– Но, мистер Джон, – сказал Борк, еще больше побледнев, – вы забываете, что дуэль, чем бы она ни кончилась, будет для вас пагубна. Из жалости к самому себе оставьте меня в покое.

Он хотел было идти дальше, но я протянул руку, чтобы удержать его.

– Раз вы так беспокоитесь обо мне, я скажу вам, что намерен делать. Если вы меня убьете, так нечего и говорить: воинские законы, как они ни строги, мертвому не страшны. Меня похоронят на этом кладбище, а если уж надо умереть, так, право, лучше покоиться вечным сном, как те, которых мы попираем ногами, в свежей тени этих деревьев, чем оказаться на дне моря и достаться акулам. Если же я вас убью, то у меня уже есть место на корабле, который отплывает нынче ночью – не знаю куда, но это мне решительно все равно. У отца моего пятьдесят тысяч фунтов стерлингов дохода, а я – единственный его наследник, следовательно, куда бы судьба меня ни занесла, я везде буду жить хорошо. Теперь, надеюсь, вы на мой счет совершенно спокойны и, следовательно, не имеете более причин уклоняться от дуэли, так потрудитесь же обнажить шпагу.

Борк опять попытался уйти, но я опять преградил ему путь.

– Я требую удовлетворения, милостивый государь, за нанесенное мне оскорбление, – продолжал я с прежним спокойствием.

– Но если я сделал это невольно, забывшись, и сожалею об этом?

– О, я давно предполагал, а теперь совершенно убедился, что вы трус.

– Мистер Джон! – вскрикнул Борк, побледнев от злости. – Теперь вы меня оскорбляете, и я сам требую удовлетворения. Завтра мы будем с вами драться. Я не хочу драться теперь только потому, что никогда не учился фехтовать и, следовательно, не могу биться с вами на шпагах. На пистолетах – дело другое.

– И прекрасно, я предвидел это, – сказал я, вынимая из кармана пистолеты. – Вот все, что нужно, и нет никакой необходимости откладывать до завтра, оба пистолета заряжены одинаково, выбирайте любой.

Причин отказываться больше не оставалось. Борк наконец схватился за шпагу, я бросил пистолеты и тоже обнажил шпагу. В ту же минуту клинки скрестились, потому как он бросился на меня в надежде, что я не успею принять оборонительное положение, но я помнил совет Боба и поостерегся.

С первых же его выпадов я понял, что Борк солгал: он фехтовал очень хорошо, хоть и уверял меня в обратном. Признаюсь, это меня обрадовало, потому что ставило нас на одну доску. Единственным моим преимуществом перед ним было страшное хладнокровие. Впрочем, когда дуэль началась, Борк действовал решительнее: он знал, что бой идет не на жизнь, а на смерть.

Мы дрались так минут пять, не отступая ни на шаг, и сошлись так близко, что парировали удары не столько клинками, сколько эфесами. Видно, мы оба почувствовали невыгодность этого положения, потому что оба разом отступили и, таким образом, разошлись. Но я тотчас сделал шаг вперед, и наши шпаги снова скрестились. В этом случае с Борком произошло то, что всегда бывало во время битвы и бури: в первую минуту он поддавался инстинкту и проявлял некоторую робость, но потом гордость и неизбежность брали верх, и он становился храбрым по расчету.

Я уже говорил, что Борк дрался на шпагах превосходно, но благодаря настояниям отца и Тома меня тоже хорошо научили этому искусству. Для Борка это была новость, и он опять оробел. Он был сильнее меня, но я проворнее, и, пользуясь его робостью, я начал наступать. Он сделал шаг назад, чем в некотором роде уже признал себя побежденным. Раза два или три я коснулся острием его груди и порвал мундир. Борк сделал еще шаг назад, но, надо сказать правду, по всем правилам боя, будто мы дрались на рапирах. Отступая, он сошел с прямой линии, а в трех шагах за ним стоял памятник. Я стал теснить его все больше, но он задел меня шпагой по лицу, полилась кровь. «Вы ранены», – сказал он. Я улыбнулся и сделал шаг вперед, снова заставив его отступить. Я не давал ему вздохнуть, шпага моя так и вертелась у его груди, и он вынужден был отскочить, чтобы увернуться. Этого-то мне и хотелось: он дошел уже до самого памятника, дальше отступать было невозможно.