Приключения Джона Девиса

Я услышал глухой шум, будто что-то тяжелое упало в море, в ту же минуту шпиль завертелся с неимоверной быстротой, вымбовки полетели во все стороны и сшибли с ног нескольких матросов и самого шкипера. Между тем шпиль остановился. Якорь, увлекаемый своей тяжестью, оборвал канат и упал на дно, но поскольку судно было на ходу, то канат продолжал опускаться с ужасным грохотом и наконец остановился, потому что был привязан в трюме к грот-мачте. Судно в ту же минуту получило столь сильный толчок, что все находившиеся на палубе попадали, только мы двое, я с греком, остались на ногах, потому что, предвидя этот толчок, я обхватил моего нового знакомого левой рукой, а правой вцепился в бизань-мачту. Но это было еще не все: от такой ужасной встряски канат оборвался, как нитка, развернув корму корабля к ветру, так что мы, как говорят моряки, шли прямо к черту кормой вперед. Сверх того, капитан, словно обезумев, давал приказы совершенно противоречащие один другому, а экипаж с точностью их исполнял. Корабль, будто понимая, что его заставляют совершать невозможные маневры, глухо стонал, обливаясь морской пеной. В эту минуту на палубу выбежал плотник и закричал, что борт разбит волной и первая палуба залита. Корабль был близок к гибели, нужно было его спасать. Я бросился к корме, вырвал у шкипера рупор и закричал что есть силы:

– Смирно!

Услышав эту строгую команду, экипаж в ту же минуту притих и замер.

– Слушай! – продолжил я через минуту, когда увидел, что все готовы. – Плотники в каюту! Заделать пробоину, нарастить борта! Руль вправо, весь! Грот-стаксель[44] прикрепить внизу на ветер!

Я продолжал командовать, и каждое мое приказание исполнялось быстро и точно, так что корабль мало-помалу стал поворачиваться, занял нужное положение и пошел носом вперед, оставив главный свой якорь в добычу тому, кто пожелает его вытащить. Впрочем, беда была не велика: на судне было еще два якоря.

Я отдавал команды, пока все паруса не были как следует поставлены, канаты натянуты, а палубы выметены. Потом я подошел к шкиперу, который все это время стоял неподвижно и с удивлением смотрел на меня.

– Извините, капитан, что я вмешался не в свое дело, – проговорил я, – но, судя по тому, как вы командовали, мы решили, что вы подрядились отправить нас на корм рыбам. Теперь все хорошо, вот ваш рупор.

Шкипер еще не пришел в себя и взял рупор, не сказав ни слова, а я пошел к моему молодому греку, который уселся на пушке, потому что не мог долго стоять. Мы были с ним одних лет, оба печальны, потому что он болен, а я в изгнании, к тому же я оказал экипажу услугу, которая расположила ко мне всех на корабле. Все это сблизило нас.

Молодой грек был сыном богатого купца из Смирны, который года три назад умер. Мать, видя, что он слаб, и думая, что ему нужно развлечение, отправила его в Константинополь управлять конторой, которую муж ее завел там незадолго до смерти. Но юноша пробыл там только два месяца и, чувствуя себя все хуже, решил возвратиться к родным. Я тотчас понял, что у него чахотка, достигшая уже второй стадии. Мы проговорили с ним четверть часа, и я уже знал все подробности его жизни. Я, со своей стороны, рассказал ему о том, что мне уже не нужно было скрывать, потому как теперь я был вне опасности: о моей ссоре с Борком, нашей дуэли и его смерти, которая заставила меня покинуть службу. Грек предложил мне пожить некоторое время у них в доме, уверяя, что после услуги, которую я оказал ему, меня примут как родного. Я с радостью согласился, и только тогда мы наконец догадались спросить друг у друга имена. Его звали Эммануил Апостоли.

Во время нашего разговора я заметил, что состояние моего нового приятеля гораздо хуже, чем он сам думает. Непрерывная тяжесть в груди, сухой кашель, кровохаркание и красные пятна на скулах обличали страшную болезнь. Эти признаки не могли утаиться от меня, потому что в Вильямс-Хаусе я почти всегда сопровождал матушку, когда она посещала больных, и часто ходил вместе с доктором. Наблюдая за их действиями, я приобрел столько познаний в медицине и хирургии, что мог лечить некоторые известные болезни, умел пускать кровь, перевязывать и обрабатывать раны. Врача на корабле не было, но был, по обыкновению, ящик с медикаментами, и я принялся лечить Апостоли. Конечно, я и не надеялся вернуть ему здоровье, но хотел по крайней мере поддержать его и облегчить страдания. Это было немудрено, потому что при чахотке нужны не лекарства, а советы, как себя вести. Расспросив, что он чувствует и как его лечили, я посоветовал ему питаться только легкими бульонами и овощами и надеть фланель и прибавил, что пущу ему кровь, если тяжесть в груди не пройдет. Бедняга Апостоли был твердо убежден, что я так же сведущ по врачебной, как и по морской части, а потому пообещал во всем меня слушаться.