Приключения Джона Девиса

Все начали готовиться к отплытию. Пассажиры, радуясь, что отделались так легко, и шкипер, получив назад свое судно, не могли надивиться такому неслыханному великодушию пирата. Признаюсь, я сам стал смотреть на этого человека другими глазами. Фортунат не мог присутствовать на похоронах и потому велел посадить себя у палатки, чтобы по крайней мере видеть церемонию издали. Я подошел и со слезами на глазах подал ему руку.

– Да, да, – сказал он, – Апостоли был достойным сыном Греции, зато вы видите, что мы в точности исполнили первое обещание, которое он взял с нас, а когда придет пора исполнить и второе, будьте уверены, что мы так же свято сдержим свое слово.

Качка была уже не опасна для Фортуната, потому что рана его начинала заживать; в тот же вечер его перенесли на фелуку, я последовал за ним, чтобы в точности исполнить обещание того, кого мы оставили на острове. В последних лучах заходящего солнца оба судна вышли из порта и, повернув в противоположные стороны, удалились от Никарии. Ветер был свежий, притом мы шли еще и на веслах, и потому остров Никария скоро скрылся из виду.

Глава XXIV

Проснувшись на другой день, мы увидели, что идем по Эгейскому морю к группе Цикладских островов. Под вечер мы были уже в проливе, отделяющем Тено от Микони, и вскоре бросили якорь в порту островка мили в три длиной и около мили шириной. Константин сказал, что мы простоим тут всего лишь одну ночь, и предложил поехать с некоторыми из его людей на берег – посмотреть, как ловят перепелок сетями. Узнав, что этот остров, который называется нынче Ортигией, есть древний Делос, я отправился исследовать его и за час обошел. Остров оказался необитаем: ничего, кроме руин, я на нем не обнаружил.

Когда я вернулся, Константин и Фортунат пригласили меня поужинать с ними. Мы впервые сидели за одним столом. Они постарались придать этому ужину некоторую торжественность. Впрочем, с тех пор как я принялся лечить Фортуната, обходились со мной очень хорошо. В тот вечер они были еще ласковее со мной, чем обычно. После ужина, когда слуги во второй раз поднесли в серебряном кубке самосское вино, подали зажженные трубки и ушли, я спросил, чем вызвана их необычная благожелательность. Они переглянулись, улыбаясь.

– Мы ждали этого вопроса, – сказал Константин. – Ты находишь это странным, потому что судишь о нас так, как судил бы любой другой на твоем месте, обижаться нам нечего.

И он рассказал мне свою историю – историю человека с гордым характером, который, став жертвой несправедливости, платил людям злом за зло. Константин был майнотом[52], предки его принадлежали к числу тайгетских[53] «волков», которых турки не могли ни сделать ручными, ни изгнать из гор и наконец, оставили в покое. Димитрий, отец Константина, влюбился в одну молодую гречанку, родители которой переехали в Константинополь. Он последовал за ними, женился и поселился в Пере – европейской части Константинополя. Он жил там со своими детьми в богатстве и благополучии, как вдруг в соседнем доме, принадлежавшем одному турку, вспыхнул пожар. Распространились обыкновенные в этих случаях слухи: стали говорить, будто дом подожгли греки, и турецкая чернь, радуясь предлогу, нахлынула ночью в этот квартал и разграбила дома греков. Фортунат и Константин защищались некоторое время, но, видя, что Димитрий пал, они с родственниками взяли сколько могли золота, покинули свой дом и товары и ушли через черный ход. Им удалось добраться до Мраморного моря, потом до Архипелага, и они сделались пиратами. С тех пор они разъезжали по морю, так же грабили и жгли корабли, как их дома и товары были сожжены и разграблены, и в отмщение за смерть Димитрия умерщвляли всех турок, которые попадались им под руку.