Приключения Джона Девиса

Дом Константина одиноко стоял на северо-западном склоне горы Святого Ильи. С площадки, на которой он был выстроен, видны были не только порт и деревня, расположенная дугой, но и море от острова Эгина до Эвбеи. К дверям дома вела тропинка, которая затем круто поднималась к самой вершине горы. Там, как орлиное гнездо, возвышалась небольшая, но совершенно неприступная крепость, в которой можно было укрыться в случае опасности. Обычно там находились только часовые, которые оттуда могли заметить любую лодку, приближающуюся к берегу. В доме Константина, как и во всех домах, принадлежащих людям зажиточным, был передний двор, окруженный высокими стенами, нижний этаж, а над ним балкон, который шел по всей длине второго этажа; потом другой, внутренний двор, куда можно было пройти только по лестнице, ключ от которой был у хозяина; там стоял розового цвета павильон, окна которого были на турецкий манер забраны решетками из камыша. Наконец, за этим таинственным павильоном был большой сад, окруженный высокими стенами, так что снаружи никто не мог увидеть гуляющих там.

Нижний этаж занимали люди Константина. Они жили тут, как в лагере: днем играли, ночью спали. Стены и колонны, поддерживающие свод, были увешаны ятаганами с серебряными насечками, пистолетами с богатыми рукоятями и длинными ружьями с перламутром и кораллами.

Эти люди встретили своего начальника не как лакеи господина, а как солдаты командира, в покорности их было нечто добровольное и независимое: это было не рабство, а преданность. Капитан, называя всех по имени, каждому сказал по несколько слов – насколько я мог понять, он спрашивал об их женах, детях, родственниках. Потом он объявил им, что я спас Фортуната от смерти. Один из них тотчас подошел ко мне и почтительно поцеловал мою руку. Фортунат ходил еще с трудом, четыре человека подхватили его на руки и понесли на второй этаж по наружной лестнице, которая вела на балкон.

Второй этаж представлял собой полную противоположность первому. Он состоял из трех комнат с диванами, светлых, просторных и уютных. Одно только в убранстве этих комнат напоминало нижний этаж – великолепное оружие, трубки с янтарными мундштуками и коралловые четки, висевшие по стенам. Как только мы вошли в большую среднюю комнату, два мальчика в бархатных куртках и сапожках, шитых золотом, подали нам трубки и кофе. Мы выпили по несколько чашек кофе и выкурили по несколько трубок, потом Константин повел меня в комнату в восточном углу дома и указал лестницу, которая вела на нижний этаж, так что я мог выходить во двор, никого не побеспокоив. Наконец, он ушел в свои комнаты и запер за собой дверь.

Я остался один и тут только начал обдумывать свое странное положение. За несколько месяцев я пережил столько приключений, что порой все казалось мне сном. Я рос под надзором моих добрых родителей, потом поступил в колледж, а оттуда прямо на корабль – следовательно, провел большую часть своей молодости в некоторого рода рабстве, а теперь вдруг стал совершенно свободным, настолько, что даже не знал, что делать со своей свободой. Я остановился в первом же месте, куда занесла меня судьба, точно птица, которая, поднявшись в воздух, тотчас садится, не чувствуя в себе достаточно сил, чтобы лететь далеко. И где я теперь? Куда мне ехать дальше? Все пути были для меня открыты, кроме одного – дороги домой.

Не знаю, сколько времени провел я в этих размышлениях и сколько времени еще промечтал бы, если бы луч солнца не проник через решетку, ослепив меня. Я встал и приблизился к окну. По двору к павильону шли две женщины, их невозможно было разглядеть под длинными свободными покрывалами, но по легкой походке незнакомок нельзя было не угадать, что они молоды. Кто же эти женщины, о которых ни Константин, ни Фортунат никогда мне не говорили? Они вошли в павильон, и дверь затворилась.

Я стоял у окна и гадал, увижу ли вновь хоть одну из таинственных соседок. Через несколько минут две горлицы сели у окна павильона, решетка приподнялась, оттуда высунулась нежная ручка и загнала обеих птиц в комнату.

О, Ева, общая наша праматерь, как велико любопытство, которое ты оставила в наследство потомству, если оно через столько тысячелетий в минуту заставило одного из детей твоих забыть и родных, и отечество! Все отступило на задний план при появлении женской ручки. Теперь остров Кеос был для меня не просто скалой посреди моря, Константин – не пиратом, попирающим законы, и я сам – не бедным мичманом без будущего и без родины. Кеос снова стал древним Кеосом, где Нептун построил храм, Константин превратился в Идоменея[54], основателя нового Салента, а я стал изгнанником, который, подобно Энею[55], ищет какую-нибудь страстную Дидону[56] или целомудренную Лавинию[57].