Приключения Джона Девиса

Только я собрался броситься на диван и уснуть, как вдруг послышались звуки, похожие на звуки арфы. Звуки были такие тихие, что я не мог понять, где это играют. Я отворил дверь на лестницу, потом окна, которые выходят на порт, и те, что во двор, но мелодия не становилась громче. Наконец, я подошел к дверям, ведущим в комнату Константина: тут было слышно чуть лучше. Я стал прислушиваться: ясно было, что играют не в комнате Константина, а, вероятно, в следующей, то есть в комнате Фортуната. Но кто же пел? Фортунат или одна из женщин, которых я видел? Этого я не мог разобрать. Я попытался отворить дверь, но она была заперта с внутренней стороны комнаты Константина.

Я, однако, продолжал прислушиваться, затаив дыхание, и вскоре мое терпение, или, лучше сказать, мое любопытство, было вознаграждено: дверь из комнаты Фортуната в комнату Константина на минуту отворилась, звуки стали громче, и я услышал голос такой нежный, что это не мог быть голос мужчины. Я узнал одну из народных греческих баллад, которую не раз пели наши гребцы.

Впрочем, я слушал недолго: дверь, из-за которой долетала до меня жалобная мелодия, затворилась, и я различал уже только глухие звуки, но и они вскоре замолкли. Из этого я заключил, что певица, которая, верно, пришла к Фортунату, когда я ходил вокруг стен, скоро вернется в свой павильон. Я приблизился к окну – и точно: спустя какое-то время две женщины, закутанные в белые покрывала, прошли по двору и скрылись в павильоне.

Глава XXVI

На другой день заветная дверь была отперта, и когда позвали завтракать, я прошел через комнаты Константина и Фортуната. На стене, между ятаганами и пистолетами, висела арфа. Вероятно, именно их звуки я слышал вчера. Я спросил Фортуната c самым равнодушным видом, играет ли он на арфе. Он ответил, что этот инструмент для греков то же, что гитара для испанца, и что всякий грек более или менее играет на ней, по крайней мере умеет аккомпанировать. Я люблю музыку, а на арфе играют почти так же, как на виоле или мандолине. Я снял инструмент со стены и взял несколько аккордов. Константин и Фортунат слушали меня с восторгом, я сам находил странное, неизъяснимое удовольствие в игре на инструменте, который накануне тешил меня такими сладостными звуками: мне казалось, что в нем еще осталась частичка вчерашней мелодии и что ее-то я и пробуждаю. Рука моя касалась тех же струн, которые говорили под другой рукой, и после нескольких попыток я вспомнил песню, которую вчера слышал, так что мог бы спеть ее, разумеется, без слов, с начала до конца. Но вместо этого я запел «Pria che spunti»[58] Чимарозы.

Константин и Фортунат наслаждались, потому ли, что пение мое отличалось от пения местных любителей музыки, или оттого, что голос был выразителен. Я надеялся, что слушали меня и в павильоне. После завтрака я попросил позволения унести арфу в свою комнату, и Константин охотно позволил мне это. Я решил снова погулять по острову, и поскольку Константин предоставил мне полную свободу, то я сошел вниз и велел оседлать лошадь.

В этот раз мне привели другую лошадь, легче и красивее прежней. Я тотчас, не знаю почему, догадался, что это лошадь «Хорошенькой ручки». Не зная имени девушки, которая загоняла горлиц, я назвал ее Хорошенькой ручкой, потому что думал только о ней. Сначала я обращался с лошадкой очень снисходительно из уважения к хозяйке. Но лошадь, видно, приняла мою вежливость за неопытность, и я вынужден был убедить ее хлыстом и шпорами, что она заблуждается. Впрочем, после двух-трех кругов по двору она образумилась и стала совершенно послушной.

В этот раз я был один. Выехав за ворота, я предоставил Претли – так я назвал эту лошадку – идти куда ей было угодно в надежде, что она привезет меня куда-нибудь, где часто бывает ее госпожа. Претли тотчас пошла в гору по тропинке, которая вела в долину, где с шумом катился поток, осененный гранатовыми деревьями и олеандрами. Склоны долины заросли тутовыми и померанцевыми деревьями и диким виноградом, а по обочинам дороги росли деревца, которые древние ботаники называли алхаги[59]; я думал прежде, что оно растет только в Персии. Эта дорога вела в грот, созданный природой и заросший мхом и травой. Дойдя до него, Претли остановилась, из чего я заключил, что хозяйка ее часто тут бывает. Я соскочил с лошади и хотел привязать ее к дереву, но она начала вырываться, и я догадался, что избалованная Претли привыкла пастись на свободе. Я разнуздал ее и вошел в грот. Там лежала забытая кем-то книга «Гробницы» Уго Фосколо.

Не могу описать, как меня обрадовала эта находка. Эта книга, которая только что вышла в Венеции, без сомнения, принадлежала моей соседке – значит, она знает итальянский язык, и, следовательно, когда мы увидимся с ней, если только мы когда-нибудь увидимся, мы сможем разговаривать.