Приключения Джона Девиса

Я уже начал впадать в отчаяние, но однажды вечером Константин вошел ко мне и без долгих предисловий сказал, что одна из его дочерей больна и он на следующий день поведет меня к ней. К счастью, в комнате было довольно темно и он не мог заметить волнения, которое вызвала во мне эта неожиданная весть. Я сказал, что всегда готов к его услугам, и спросил, серьезно ли больна его дочь, но он ответил, что она чувствует лишь небольшое недомогание.

Всю ночь я не смыкал глаз, раз двадцать вставал с дивана и подходил к окну посмотреть, не светает ли, снова укладывался на диване, напрасно стараясь усмирить волнение и заснуть. Наконец первые лучи солнца пробрались сквозь решетку: желанный день наступил.

Я начал одеваться. Гардероб мой был небогат – только две пары платья, которое я купил в Стамбуле. Я достал народное: ливанский костюм из лилового сукна с серебряными вышивками. Я не знал, что мне надеть на голову – тюрбан из белой кисеи или красную шапочку с длинной шелковой кистью, но у меня были довольно красивые вьющиеся светло-русые волосы, и я решил надеть шапочку. В восемь часов за мной пришел Константин. Я прождал его ровно три часа и последовал за ним.

Внешне я был спокоен, но сердце готово было выпрыгнуть из груди. Мы спустились по лестнице, ключ от которой был у хозяина, и я очутился во дворе. Когда мы вошли в павильон, я почувствовал, что колени мои подгибаются. В эту минуту Константин оглянулся; опасаясь, что он заметит мое волнение, я собрался с силами и поднялся за ним по лестнице, покрытой толстым турецким ковром. Воздух благоухал розами.

Мы вошли в первую комнату, и Константин оставил меня на минуту одного. Резной потолок был расписан здесь яркими красками в византийском стиле. По белым стенам вились прихотливые арабески из цветов, рыб, павильонов, птиц, бабочек, плодов. Вдоль стен стоял диван, покрытый лиловой шелковой материей с серебряными цветочками, по углам дивана лежали подушки. В центре комнаты располагался круглый бассейн, в его прозрачной свежей воде плавали рыбки с голубой и золотистой чешуей, по краям сидели голуби, сизые с розоватым отливом. В углу, на древнем треножнике, курились благовония; нежный аромат их вылетал в открытое окно, и в комнате оставалось только легкое благоухание. Я подошел к окну: оно было прямо напротив моего, значит, именно отсюда высовывалась изящная ручка, которая свела меня с ума.

В это время Константин возвратился, извиняясь, что так долго заставил меня ждать, и объяснив задержку женскими капризами. Фатиница, которая хворала уже три дня, решилась накануне обратиться ко мне, а теперь ни в какую не хотела меня принять, но наконец согласилась. Опасаясь, что Фатиница опять передумает, я попросил Константина проводить меня к ней.

Не стану описывать вторую комнату – все мое внимание было приковано к ее обитательнице. Фатиница лежала на шелковых подушках, откинув голову на спинку дивана, будто в изнеможении; я остановился у дверей, а отец подошел к ней и стал что-то говорить по-гречески.

Лицо ее было скрыто небольшим покрывалом, украшенным рубинами, на голове была шапочка, расшитая цветами по золотому полю, сверху вместо обычной шелковой кисти свисала кисть жемчужная. На висках вились локоны, а сзади роскошные волосы спадали до самых колен и были, как чешуей, сплошь покрыты маленькими золотыми монетами. Шею украшало ожерелье из венецианских цехинов; стройный стан был облачен в шелковый корсаж, который так плотно облегал плечи и грудь, что нисколько не скрадывал обворожительных форм. Рукава дивного наряда были разрезаны до локтя и на запястьях схвачены золотыми шнурками, а у локтя застегнуты жемчужными запонками; в прорези виднелись округлые белые руки с множеством браслетов. Ноготки восхитительных пальчиков были выкрашены в вишневый цвет. Одна из этих совершенных ручек небрежно держала янтарный мундштук наргиле[60]. Богатый кашемировый кушак, сзади пошире, спереди поуже, был скреплен застежкой из драгоценных камней, а сквозь тонкую газовую сорочку просвечивала розовая кожа. Под кушаком были широкие шальвары из индийской кисеи – они оканчивались у щиколоток, а из них выглядывали обнаженные ножки, ноготки которых были также накрашены. Но, когда я вошел, эти беленькие ножки скрылись, как испуганные маленькие лебедята прячутся под крылья матери.

Я в минуту рассмотрел все это и догадался, что девушка намеренно оделась так, чтобы открыть все, что могла не прятать. Тут Константин знаком подозвал меня к себе. Видя, что я приближаюсь, Фатиница вздохнула и вся сжалась, в ее глазах, не скрытых покрывалом, читалось выражение беспокойного любопытства.

– Что с вами? – спросил я по-итальянски. – Где у вас болит?

– Нигде не болит, я здорова, – поспешно ответила девушка.

– Но ты уже неделю жалуешься, – вмешался Константин, – ты совсем на себя не похожа, все тебя раздражает: горлицы, арфа и даже наряды. Полно капризничать, милая, ты говорила, что у тебя голова тяжелая.

– О да, очень, – ответила Фатиница и, будто вспомнив о болезни, опустила голову на спинку дивана.

– Дайте мне вашу руку, – сказал я.