Приключения Джона Девиса

– Ты, конечно, понимаешь наше беспокойство, – заговорил Фортунат, когда его отец окончил рассказ. – Ранив меня, ты сам, как Ахилл, вылечил мою рану. Ты нам теперь брат, но мы для тебя по-прежнему пираты, разбойники. Нам нечего бояться своих земляков-греков: в душе они все желают нам добра; нечего бояться и турок: их корабли никогда не нагонят наши фелуки, а в нашей крепости они нас атаковать не посмеют. Но ты, Джон, принадлежишь к народу могущественному, у ваших кораблей такие же быстрые крылья, как у наших самых легких судов. Обида, нанесенная одному англичанину, считается оскорблением для всего вашего народа, и ваш король не оставит ее без наказания. У тебя не будет повода жаловаться на нас, поклянись же, Джон, что ты никогда не откроешь убежища, в которое мы тебя введем. Мы не требуем твоей дружбы – ты не захочешь быть другом пиратов, но мы просим тебя не выдавать нас. Если ты не дашь нам этого обещания, мы останемся здесь, пока я не поправлюсь, а потом отпустим тебя. Мы дадим тебе столько золота и драгоценных камней, сколько ты потребуешь, потом ты поедешь, куда тебе угодно, пожалуешься своим консулам, если захочешь, и, возможно, мы снова когда-нибудь сойдемся с оружием в руках. Или, – Фортунат снял с шеи четки и положил их на стол, – поклянись мне на этих четках, которые дал моему деду константинопольский патриарх, что ты не донесешь на нас, тогда мы сегодня же снимемся с якоря, тогда ты будешь нашим другом, гостем, братом, наш дом будет твоим домом, и мы ничего не станем скрывать от тебя.

– Разве ты не знаешь, – ответил я, – что я теперь такой же изгнанник, как и ты, и, вместо того чтобы искать покровительства своей нации, вынужден скрываться?.. Ты говоришь мне о награде?.. Посмотри, – сказал я, раскрывая пояс, наполненный золотом и векселями, который я никогда не снимал, – видишь, мне награда не нужна. Я происхожу из богатой и знатной семьи – мне стоит только написать отцу, и он пришлет вдвое больше. Но мне нужно исполнить один священный долг: объявить матери и сестре Апостоли о его смерти, отдать одной его волосы, а другой кольцо. Обещай мне, что вы отпустите меня, когда я захочу исполнить этот священный долг, тогда я дам клятву, которую вы требуете.

Фортунат посмотрел на отца, и тот кивнул в знак согласия. Тогда он взял четки, прочел про себя молитву, поцеловал их, встал и, протянув над четками руку, сказал:

– Клянусь за себя и за отца моего и призываю Святую Деву в свидетельницы моей клятвы, что, как только ты захочешь уехать от нас, мы тебя отпустим и ты отправишься в Смирну или куда тебе угодно.

Потом я встал.

– А я клянусь тебе могилой Апостоли, что не скажу ни слова, которое могло бы повредить вам, не открою вашей тайны до тех пор, пока вам нечего уже будет бояться или пока вы сами не освободите меня от этого обещания.

– Хорошо, – сказал Фортунат, протянув мне руку. – Ты слышал, отец, так вели же собираться в путь – тебе, наверное, как и мне, хочется поскорее обнять тех, кто ждет нас, успокоить тех, кто не знает, что с нами стало, и молится за нас.

Константин отдал приказ на греческом языке, и через несколько минут фелука пришла в движение. На другое утро, когда я проснулся и вышел на палубу, мы неслись на всех парусах к большому острову, который протягивал к нам, как руки, два своих длинных мыса, образующих гавань. За портом виднелась гора, которая показалась мне ярдов в шестьсот высотой. Матросы работали с необычайным усердием и весело распевали, а между тем народ, завидев судно, начал собираться в порту. Было ясно, что возвращение фелуки – праздник для всего острова.

Фортунат был еще слаб и бледен, однако же появился на палубе. Они с отцом надели лучшую свою одежду. Наконец, мы вошли в порт и бросили якорь перед прекрасным домом, построенным на склоне горы, в тутовой роще. В эту минуту женская рука просунулась через решетку одного из окон и начала махать платком. Фортунат и Константин ответили на это приветствие выстрелами из пистолетов – то был знак благополучного возвращения. Мы сошли на берег под радостные возгласы собравшихся.

Глава XXV