«Приключения, Фантастика» 1995 № 04

Как быстро сгорела моя жена… За неделю… Я был в шоке и не верил в то, что должно было неизбежно произойти. Понес ее ночью на кладбище и меня задержал кордон. Поначалу убеждали спокойно, но когда поняли, что до меня не доходит, приковали к ограде наручниками. Нину мою положили на траву. У нее как раз заканчивалась трансформация. Если бы не они, я стал бы ее первой жертвой…

Господи! Пока живу, нипочем не забуду эти кошмарные клыки, вой, глаза-угли. Она ведь всегда была такая тихая, ласковая, покладистая.

Тысячу раз я прошел через это: осиновый кол в грудь, отсечение головы, чеснок в рот. Теперь мы уже знали, вся эта бодяга не нужна. Достаточно нанести вампиру такую рану, чтобы он не смог заживить ее, например, отрубить кисть или ступню, вспороть живот, перерезать горло, проткнуть тело колом и так далее.

Но это все с чужими. А когда убивают твою собственную жену?.. Когда от старшей, моей лапушки, ни слуха, ни духа. Умом я ее уже похоронил и пожелал, если случилось худшее, чтобы нашелся на ее долю кто-нибудь и избавил от мучений, как я ту девчонку из чулана. А сердцем?.. Сердце не дает хоронить ее.

Говорит уехала, живет где-то далеко…

Сколько в книгах живописали разные концы света: катаклизмы, ужасы, накал человеческих страстей. Где он этот накал?.. Никакого накала. ПУСТОТА. После таких ночей еще и НЕНАВИСТЬ… Но кому мстить? Этим ублюдкам… Они, конечно, твари, но сами – жертвы. А кто их породил… Бог знает…

Я всегда считал, что Бог не любит нас. Вроде, мы его дети, а он!.. Топил, жег, теперь обратил в тварей. Разве я бы мог так со своими… сам… сознательно. Никогда! Если только мы не кажемся ему такими же мерзкими тварями, что и упыри, судьба и милосердие которым одно – смерть. Может быть не от него все зависело, и он вынужден был убивать детей своих, как я свою младшую.

Сколько намучились мы из-за этой чертовой перестройки, Горбачева, Ельцина, Гайдара и прочих козлов. Жили все хуже и хуже, пока приятель не взял меня в коммерческий банк. И через год мы с женой решились – хотя ей уже 37 было, а мне за 40. Родили еще одну малышку.

Когда я пришел под утро с кладбища, она, голодная, бедняга заходилась в крике. Неделю прожил в страхе и надежде. Звонил в сочинский пансионат, где отдыхала старшая, но куда там. Везде уже были паника, хаос, развал.

Через неделю моя малышка заболела. Сколько я пил, рыдал, бился головой о стены, молил Бога… Что толку! Она продержалась 14 дней. Почти перестала есть. Лежала вялая в кроватке. Я садился рядом и гладил ее по спинке. Тогда она немного оживлялась, ловила мои пальцы своими ручонками и прижималась щекой к ладони. Иногда брала большой палец в рот и сосала, покусывая, и сердце мое холодело. У нее росли маленькие и острые, как иголки, клыки.

Я знал, однажды она откроет красные глаза и оскалится. И произойдет это со дня на день. Но я никак не мог решиться расстаться с нею, у меня никого больше не было на белом свете.

Но решаться было надо и я решился. Раздобыл мышьяку и подмешал в ее любимый йогурт. У меня рука не поднималась сделать с ней то, что делаю теперь ежедневно и совершенно хладнокровно. Я не умел еще убивать детей, даже если это было милосердием по отношению к ним. Поэтому я решил отравить ее.

Она долго не хотела есть, отплевывалась, крутила головкой, но потом все же соблазнилась лакомством по старой памяти. Мне никогда не забыть ту короткую судорогу, пробежавшую по ее маленькому тельцу, которое я держал на руках. Глазки ее широко распахнулись и застыли. Я глядел в них и плакал…

Никакими словами невозможно выразить родительскую муку. Никакими словами не описать смерть родного дитя. Писатели все врут…

Дашенька была единственной, кого я похоронил, как подобает. Когда мы в будущем году отправимся в путь и будем проезжать через Большой Город, я навещу ее могилку, подправлю, подберу плиту. Крест, поди, упал или сбили. Что это за крест! Две доски, на поперечной гвоздем выжжены имя и фамилия. Я даже не поставил дат, так мало она прожила на этом проклятом свете.

Могла и жена покоиться рядом, но я оплошал. Когда увидел, как деловито по-мясницки отрубают ей топором голову, то повернулся и пошел прочь. Утром, оправившись от шока, бросился на кладбище, да поздно было. Что ты, говорят, парень, такая неразбериха, мы их сразу закапываем… Где-то в общей, а где? За ночь, знаешь, сколько нарыли…

Светало. Последняя сволота разбредалась прочь от стен тюрьмы, чтобы спрятаться в своих норах до следующей ночи. Я потушил прожекторы и допил остатки водки, хоть и был совершенно пьян. Нужно было еще чуть-чуть добавить, я чувствовал, нужно. Ну ничего, доберу у себя в комнате. Чуть-чуть, чтобы свалиться и забыть обо всем. Я не мог долгое время без перерывов жить в окружавшем меня мире. Это был нечеловеческий мир, и мне постоянно хотелось убежать из него. Что я и делал.

Глава IV. Коля-маля