«Приключения, Фантастика» 1996 № 06

— Никак нет, экселенц! Рисунок на картине изменен. А это значит, что в течение нескольких месяцев мы можем субсенсорно влиять на окружающих нас людей, действуя ментально на их подсознание.

— А радиус действия?

— Несколько километров, как и указано в каталоге!..

— Прекрасно, прекрасно! Вполне достаточно для этих многочисленных засраных Республик!.. Рисунок изменен давно?

— По данным нашей разведки еще несколько дней назад он был прежним, стоял на мертвой точке.

— Прекрасно! — вновь проворковал вельможа; звонко хлопнул своими пухлыми ладошками по коленкам, встал, вышел из-за стола, размеренно прошагал к рыжему. — Я благодарю вас! Вы можете смело готовить три дырочки: на лацкане пиджака и на погонах военного кителя! — И доверительно коснулся толстым коротким пальцем щупленького плеча подчиненного.

Водянистые глаза верного служаки радостно вспыхнули и — на какое-то мгновение очеловечились. Но огонек этот был недолгим: не успев окрепнуть — погас, растворился в глазах, не смог удержаться, разгореться там — сильнее, ярче. Увы, не получилось. Лишь слабой, беззащитной искоркой в бескрайнем, вечно сыром поле метнул он в последнем издыхании тонкий лучик света и — потух, исчез, уйдя куда-то внутрь, в черную холодную бездну.

Припухшие веки рыжего дрогнули, побелели, а еще через секунду — полуприкрылись, и все его лицо обрело прежнее, подобострастное выражение. Он вскинул голову и быстро отчеканил:

— Всегда служу Республике!

Темнота становилась нестерпимой, и беглец попытался пошевелиться. Однако это ему, разумеется, не удалось. Он лишь почувствовал во всем теле всепоглощающую безысходность и глухоту. Глухоту мрака, давящего на сознание, мозг — и ему стало страшно. Не за себя — за свою спутницу. Выдержит ли?

Беглец умел сходить с картины. Но делал это машинально, вслепую, повинуясь скорее какому-то инстинкту, чем разуму. И когда картину водрузили на стену в глухо закрытом, без окон, помещении, и за человеком, повесившим ее, закрылись двери, первое, что пришло ему в голову, было: немедленно сойти, тут же спрыгнуть, тотчас уйти, спешно убежать из этого плоского, неудобного, спирающего душу пространства.

Но что-то мешало, останавливало, — может, все тот же инстинкт? — и он заставил себя еще несколько часов находиться там. Чтобы быть абсолютно уверенным, что за ними не следят и что тайна их появления здесь останется не раскрытой. Ибо если это случится, исчезнет последний шанс убежать отсюда, убежать снова и, хотелось бы, навсегда. Иначе — гибель, смерть.

Труднее приходилось Галинке. Она не понимала, почему ее спутник тянет, не уходит с полотна, не помогает ей сойти, освободиться, снова очутиться в привычном ей мире, хоть и опасном, хоть и враждебном, но — своем, родном. Сама же она не могла этого сделать. Как и не могла сказать ему об этом.

Только когда по подсчетам беглеца наступила ночь, он сделал над собой небольшое усилие — и его плоское изображение осторожно соскользнуло в сторону, затем плавно, словно невиданное резиновое изваяние, надулось, наполнилось осязаемой материей, увеличилось в размерах до нормального и мерно опустилось на каменный пол.

— Галинка, иди сюда! — позвал он тихо, шаря в темноте руками.

Девушка ойкнула, и ее тело, проделало тот же пируэт, очутилось рядом с парнем.

Когда глаза немного попривыкли к темноте, они смогли уже основательнее осмотреться. Комната, где находились пленники, была небольшой, стены представляли собой идеально гладкие плиты, выпиленные, по-видимому, из какого-то прочного камня и которые упирались в крутой сферический потолок, зловеще напоминавший своды древних захоронений. А небольшая железная дверь, крепко посаженная в углу, быстро отогнала мысль о скором и легком освобождении.

Однако, подойдя ближе, они обнаружили еле заметный лучик света, с трудом пробивающийся между косяком и ржавой петлей навеса. Из чего нетрудно было сделать вывод, что где-то рядом горел свет, а значит — недалеко охрана, вернее, стража.

Беглец взял Галинку за руку — и сразу же уловил учащенный, встревоженный пульс на ее запястье. Стараясь успокоить девушку, он легонько сжал ей ладонь и тотчас почувствовал ответное пожатие.

Она была беспредельно благодарна ему, благодарна за то, что он ни на минуту не забывал о ней. И благодарность эту хорошо чувствовал парень. Чувствовал — и неизмеримо радовался. Окрылялся этой благодарностью, она придавала ему сил, и все это — что удивительно! — уже не казалось ему таким странным, необычным. Как совсем еще недавно. Странным и необычным теперь было другое — ощущение надвигающегося неземного счастья, пугающего счастья, доселе, вроде бы, никогда не испытанного им.

Беглец отпустил руку девушки, отошел в сторону, ощупал стены, поморщился, потом тихо, на цыпочках, подкрался к двери и прислушался. Затем слегка надавил на нее плечом — дверь даже не скрипнула. Тогда он осторожно постучал по ней кулаком. Звук получился тупой, глуховатый. Парень отступил на шаг, пошарил ногой по полу, наткнулся на небольшой камень и намерился было взять его.

Но беглеца остановил встревоженный голос девушки: