Приключения Филиппа в его странствованиях по свету

— Душечка, я сберегла полпенни отъ пива. Пора одваться и хать къ герцогин. Какъ ты думаешь, можетъ Джонъ надть ливрею Томаса; онъ носилъ её только годъ и умеръ отъ оспы? Джону она немножко узка, но…

Это что такое? Я выдаю себя за безпристрастнаго лтописца счастья, злополучія, дружескихъ связей Филиппа и сержусь на этихъ Туисденовъ почти сколько же, какъ и самъ Филиппъ.

Я не сержусь на тхъ несчастныхъ женщинъ, которыя таскаются по мостовой и приторную улыбку которыхъ освщаетъ газовой рожокъ, а то моя щекотливая добродтель и брюзгливая скромность не могли бы прогуливаться въ Пиккадилли, не могли бы выйти со двора. Но Лаиса нравственная, опрятная, щеголеватая, туго зашнурованная, — Фримея, вовсе нерастрёпанная, но съ волосами, приглаженными фиксатоаромъ, въ лучшей шнуровк, стянутой мама, — Аспазія, послдовательница Верхней Церкви, образецъ приличія, обладавшая всми двственными прелестями, готова продать ихъ самому старому изъ старыхъ старикашекъ, у котораго есть деньги и титулъ — вотъ этихъ несчастныхъ хотлось бы мн видть раскаивающимися, но прежде приколотить ихъ хорошенько. Ну, нкоторыя изъ нихъ отданы въ исправительныя заведенія на Гросвенорскомъ сквэр. Он носятъ тюремную одежду изъ брильянтовъ и кружевъ. Родители плачутъ и благодарятъ Бога, когда продаютъ ихъ; а всякіе разные бишопы, пасторы, родственники, вдовы, росписываются въ книг и утверждаютъ своею подписью обрядъ. Созовемъ на полуночный митингъ всхъ, кто былъ проданъ въ замужство: какое порядочное, какое знатное, какое блестящее, какое величественное, какое многочисленное собраніе будемъ мы имть! Найдётся ли такая большая комната, въ которой он могли бы помститься вс?

Загляните въ эту тёмную, торжественную, довольно мало, но изящно меблированную гостиную въ Бонашской улиц, и въ эту маленькую зрительную трубку вы можете видть нсколько премилыхъ группъ, разговаривающихъ въ разное время дня. Посл завтрака, пока еще рано хать кататься въ паркъ, въ гостиную входитъ блокурый молодой человкъ съ большими ногами и широкой грудью, безъ перчатокъ, и длинными каштановыми усами, повиснувшими на широкій воротничокъ и — долженъ ли я признаться, что отъ него сильно несетъ сигарою? Онъ начинаетъ громко высказывать своё мнніе о вчерашнемъ памфлет, или о вчерашней поэм, или о скандал, случившемся на прошлой недл, или объ италіянц съ обезьяной, кривлявшейся на улиц — словомъ, о чомъ бы то ни было, что занимаетъ его мысли въ эту минуту. Если у Филиппа былъ дурной обдъ вчера (и онъ неравно вспомнитъ объ этомъ), онъ ворчитъ, сердится и бранитъ самымъ гнуснымъ образомъ повара, слугъ, эконома, весь комитетъ, всё общество того клуба, гд онъ обдалъ. Если Филиппъ встртитъ двочку, играющую на орган, съ хорошенькими глазками и обезьяной на улиц, онъ смялся, удивлялся обезьян, качалъ головою, напвалъ подъ мотивъ органа, нашолъ, что у двочки самые чудные глаза, какіе когда-либо случалось ему видть, и что отецъ у нея, вроятно какой-нибудь альпійскій мошенникъ, продавшій свою дочь аферисту, который, съ своей стороны, продалъ её въ Англію. Если ему приходится разсуждать о поэм, памфлет, журнальной стать, то она непремнно написана или величайшимъ геніемъ или самымъ величайшимъ дураномъ, когда-либо существовавшемъ на свт. Можетъ ли онъ писать? Въ этой юдоли слёзъ, въ которой мы обитаемъ, не найдётся другого подобнаго идіота. Или видали вы поэмы Доббинса? Агесса, помяните моё слово въ Доббинс есть геніальность, которая покажетъ современемъ то, что я всегда предполагалъ, то, что я всегда воображалъ возможнымъ, и всякій, кто не согласится съ этимъ, лгунъ, злой негодяй; а свтъ полонъ людьми, которые никогда не отдаютъ справедливости другому; а я клянусь, что узнавать и чувствовать достоинство въ поэзіи, живописи, музык, въ пляск на канат, въ чемъ бы то ни было, есть величайшій восторгъ и радость моей жизни. Я говорю… О чемъ бишь я говорилъ?

— Вы говорили, Филиппъ, что вы любите признавать достоинство во всхъ, сказала кроткая Агнеса:- а я то же думаю.

— Да! кричитъ Филь, тряхнувъ своими блокурыми кудрями, — я думаю, что я люблю. Слава Богу, я это люблю. Я знаю людей, которые могутъ длать многое, даже всё лучше меня.

— О Филиппъ! говоритъ со вздохомъ Агнеса.

— Но я ненавижу ихъ за это.

— Вы никого невавидите, сэръ. Вы слишкомъ великодушны.

— Можете вы вообразить, чтобы Филиппъ ненавидлъ кого-нибудь, мама?

Мама пишетъ:

«Мистеръ и мистриссъ Тальботъ Туисденъ просятъ адмирала и мистриссъ Дэвисъ Локеръ сдлать имъ честь пожаловать на обдъ въ четверкъ сего…»

— Что такое, Филиппъ? говоритъ мама, поднимая глаза съ своей записки:- Филиппъ ненавиделъ кого-нибудь! Филиппъ! У насъ небольшой обдъ 24. Мы попросимъ отца твоего обдать. Намъ нельзя приглашать слишкомъ много родныхъ. Приходите посл, пожалуйста.

— Хорошо, тетушка, говорилъ прямодушный Филь;- я приду, если вы и кузины этого желаете. Вы знаете, чай не по моей части, и обды-то я люблю только по моему вкусу и съ…

— И съ вашей противной компаніей, сэръ?

— Ну да! говоритъ султанъ Филиппъ, разваливаясь и чванясь на диван:- я люблю и свои удобства и свою свободу.