Приключения капитана Врунгеля

– А что – ружьишко? – возразил боцман. – Ну пальнул бы, загубил бы птичью душу. А кому это надо? Палка, говорят, и та о двух концах. Старику горбатому палка – помощница, тут она с пользой служит. А другой озорник

возьмет палку, бежит, стучит по заборам, добрых людей тревожит, цветам головы палкой сечет. . Это палка. А ружье? Ружье – вовсе серьезная вещь.

Дадут тебе ружье – помни: ты смерть в руках держишь. Прежде чем курки-то взвести, подумай сам с собой: достоин ты жизнью чужой распорядиться или недостоин? Дело ясное. . Однако и это не каждый понимает. Другой и хороший человек и неглупый вроде, а попадет ему в руки ружье и. .

пошел палить. Бутылка лежит – в бутылку, кошка бежит – в кошку, синица на сучке сидит – в синицу.

Палит и не думает, что на стекло ногу человек напорет, что кошка та одинокой бабке последним утешением была, что синица песни пела и гусеницу клевала..

Вот был у нас на теплоходе механик, по фамилии Серый.

Человек исправный и вроде старательный. Одна беда: не для дела старался, а для награды. Другой раз и не за что вроде бы его награждать. А он к тому забежит, к другому. . Глядишь – и выпросил: то грамоту ему поднесут, то благодарность запишут, то значок дадут.

В тот год, как встали мы в затон на зимовку, Серый поразведал, где вернее награду получить, и, смотрим, не промахнулся: к весне вышло решение наградить товарища

Серого ценным подарком.

Дело это через баскомвод провели и протоколом закрепили. А когда уже в рейсе были, подчалил к нам агиттеплоход. Лекцию нам прочитали, беседу провели, показали цветную картину, а под конец зачитали грамоту и вручили нашему механику тульское ружье-бескуровку двенадцатого калибра. И к ружью, как полагается, полсотни патронов, гильзы, дробь разных номеров, пули жакан на крупного зверя, порох, пистоны и всю принадлежность: шомпол с протирками, патронташ, барклай, машинку для закатки гильз и для снаряжения патронов полный набор. А

на ружье, на прикладе, именная дощечка: Товарищу Серому за отличную работу..

Механик наш страсти к охоте никогда не питал. И тут сперва вроде бы и ни к чему показалась ему эта награда.

Отдать кому или продать? Неловко: именной-то подарок. На охоту пойти. . Где же там в рейсе на охоту? Засунул наш Серый припасы в рундук, а ружье над койкой повесил. И грамоту рядом повесил. Зайдут другой раз ребята к нему в каюту. Иной снимет ружье со стены, глянет через стволы.

– Эх, – скажет, – товарищ Серый, хороша у тебя двустволочка..

– Хороша-то хороша, – соглашается наш механик, – да толку что от нее? Я же не охотник.

– Приохотишься...

И приохотился...

Как-то, по большой еще воде, тянули мы плот в Игарку. Воз тяжелый попался, еле-еле шли. А тут на-ка: у самого плота уток-мартышек целый выводок прямо на воду сел. Лететь не летят и плыть не плывут. Сидят, лапочками по воде перебирают, головки кунают да на нас поглядывают. Будто нас провожать подрядились. Веселые такие уточки...

Тут кто-то и подскажи Серому:

– Эй, мол, ты, стрелок премированный. А ну, дай-ка по ним дуплетом. Может, на жаркое спроворишь?

Серый вышел с ружьем. Зарядил, прицелился. И только прицелился – уточки поднялись и влет. Серый вскинул стволы и двух мартышек насмерть сразил.

Уточек этих мы подобрать не успели. Закрутило их под плоты. А подобрали бы – тоже прибыль не велика. Летом, по жаре, у нас эти мартышки тощие, незавиднее воробья.

Да ведь тут не в прибыли дело. Тут беда в том, что человек другой раз как тигр: до первой крови мухи не обидит, а уж как отведал – зверь зверем становится.

Вот так и Серый наш. То в руки не брал свое наградное ружье. А тут точно кто его подменил: как с вахты – патронташ на пояс, ружье на плечо, а сам на корму. Ходит, шагает, смотрит пристально. Все ищет, кому бы смерть послать. Чайка летит – в чайку бьет. Утка – утку в расход.

Куличок на бревне присядет отдохнуть – он куличка приговорит.

У меня каюта как раз на корме. И так не сладко: у нас

правый вал чуток постукивал. Бывало, вертишьсявертишься с боку на бок. У стариков, известно, сон какой.

Только приловчишься, задремлешь, а тут на тебе – Серый на промысел вышел. Бах да бах – только и слышно. Двенадцатый калибр – он, как пушка, бьет.

Другой раз не выдержишь,

натянешь сапоги,

выйдешь к нему.

–

Кончал бы ты, Серый, свою охоту. Дал бы людям поспать, все равно без толку.

– А вы, – говорит, –

спите. Я не против. А мне руку набивать нужно. Я, –

говорит, – к осени значок за отличную стрельбу желаю получить.

– Значок-то, – говорю я, – ты получишь. Это как пить дать. Только прежде чем значок-то получишь, ты гору живности без пользы переведешь. Одних птенцов желторотых сколько осиротишь. Тебе, – спрашиваю, – по ночам голодные птенцы не снятся?

– Нет, – говорит, – не снятся. Я, Федор Степанович, по ночам крепко сплю. Это вам, – говорит, – не спится, а у меня сон нормальный.

И с этими словами вскидывает ружье и влет поражает речную скопу. И то сказать – метко бить приучился. Без промаха, можно считать.