Приключения Мирошки

В общем, про платье я ничего не помню больше. А кроме него у меня ничего распрекрасного в этом «Дзержинце» для детей милиционеров так и не случилось.

Перед самым отъездом мы с мамой, как и все ребята, проходили комиссию. Помню, как мне голову проверяли. На педикулез. Долго так. Роются чего-то у меня там, ищут. Мама насторожилась.

– Это мы голову яйцом моем. Укрепляем, – говорит, – Наверное, плохо смылось.

А я подумала – что ж они, гнид от яичного белка отличить не могут? Вернее, я тогда ничего «такого» не подумала. Подумала много позже, а тогда – нет. А что о ерунде думать? Я просто не придала значения. А зря.

Так вот. Началось всё с этого дурацкого яичного белка. Уже в лагере, когда мы вышли из автобуса, нас почти сразу стали распределять по отрядам. А зачем распределяли, спрашивается? Всё равно потом всех привели в один общий барак – это такой большой деревянный сарай с перегородкой между мальчиками и девочками. Хотя, наверное, были и другие бараки, с другими отрядами. Я не успела понять. И не успела рассмотреть, всё так стремительно произошло.

И вот начинаем мы жить в этих бараках. Еще дня не живём, а у нас уже проверка по тумбочкам. У меня бабушкины пирожные забрали. Из овсяных хлопьев. Уж как я их любила! Изо всех сил бабулю упрашивала, чтобы мне с собой сделала. Она не хотела – знала же, что я не съем. Не успею. Вот и не успела. А еду в тумбочке никак нельзя в лагере держать – антисанитария! Вот и конфисковали. Это забрали, значит. Просто, я в лагере для детей милиционеров, поэтому и говорю такие слова. Употребляю. Специальные. Профессиональные.

Пирожные конфисковали, конфеты – тоже, с чем дружить с девочками? С чем знакомиться? А знакомиться – самое время! Ну, мы и начали. Уж не помню как, но многие подружились. Не со всеми, конечно – это просто невозможно: если встать у крайней кровати и посмотреть в ряду на последнюю, то получается очень много. Я даже не знаю, сколько. Это о том, что отряд был очень большой. А дружба – вопрос интимный (это не милицейское слово. Точно не милицейское! Ну, – ладно!), дружить можно вдвоём, втроём… Как-то так. А не всеми койками.

Вот и появились у меня подружки. Хоть и без конфет. Пришлось постараться. А у меня характер такой – я много не говорю, больше слушаю. И присматриваюсь. А если говорю, то наивная до невозможности. Лишнее могу сказать по этой своей наивности. Ну и сказала. Поделилась с подружками «про смешное» – что медсестра яичный белок со вшой спутала! Хотела как лучше – повеселить, над медсестрами посмеяться. Веселье вместо сладкого. Вот, глупая! Девочки посмеялись, а я обрадовалась, что нашла единомышленников. А они то, как раз, и не по этому поводу смеялись.

В нашем отряде была девочка одна. Мне совсем непонятная. Однажды коленку содрала – совсем немножко – пятнышко, а визгу было! Оооо! Истерика целая. И что-то я там ей или сказала, или посмотрела не так – не помню. Скорее всего, посмотрела. Я ж не говорю обычно. А смотреть – это моё коронное. Я бывает – так посмотрю, что мурашки у того, на кого смотрю. Это называется «говорящий взгляд». И коленки у меня – все в кровь сбиты. И пальцы на ногах. Я босая всё лето люблю на даче ходить. И вообще, я падаю часто, спотыкаюсь. И что – орать каждый раз? Вот я и не поняла её истерики. А девочке этой мой «говорящий взгляд» не понравился. Это я потом догадалась. По всяким событиям последующим.

Рядом со мной другая девочка спала. У нас кровати рядом стояли. Она на следующий день, утро то есть, с кровати вставать не хотела. Все уже встали, а она лежит. И – ни в какую. Вожатая уже ругается, стянуть её хотела. И тут все увидели…

А над девочкой никто и не смеялся. Все стали сочувствовать. Особенно эта, которая с коленкой. Так и ходит вокруг, так и ластится. Успокаивает.

– Ничего, с каждым случиться может. Дай, посмотрю, – и лезет простыню поглядеть.

Я ей говорю:

– Ты куда?! – и придерживаю за край.

Чего глядеть то – и так всё ясно?! А девочка, с которой случился этот казус – смотрю, благодарным взглядом меня одаривает. А та другая – снова мною недовольна. Второй раз. А я значения не придала – и снова зря.

Потом почти ничего не помню, как было. Помню, гоняли они меня. Выгоняли, в смысле. В барак не пускали, на территорию отряда не пускали – я пряталась на соседней. На лавке сидела целыми днями. Но это ещё ничего – я от одиночества никогда не страдала, мне с самой собой всегда неплохо было. Просто они меня дразнить начали.

Обидно очень. «Вшивая».

– Эй, вшивая, – куда пошла?

– Пошла отсюда вон, вшивая!

А какая я вшивая – это яичный белок?! Я же сама им сказала. Подружиться хотела. Пошутила. И вот.

Так и просидела полсмены. Маму ждала. В те времена родителей в лагерь детей навестить только по расписанию пускали – в особенные дни. Родительские. И дождалась.

С мамой из лагеря мы сбегали почти галопом. Чемодан бросили, ни с кем не попрощались. Там где-то старшая вожатая застряла, долго не приходила, мы и не стали ждать. Плюнули. Вещи в мамину сумку запихнули, и ещё в какую-то – что не влезало – и уехали.