Приключения мистера Вулписа

— Тогда, милорд, вам также должно быть известно, что я запретил волкам лезть в дела высшего сословия, — сказал он жестко. — По-крайней мере, без моего одобрения, — дополнил он мысль.

— Именно, — ледяным тоном произнес лорд-канцлер — внешне спокойный, как и его голос. Микаэль Де Муар был одним из немногих зверей, которым удавалось выглядеть величественно посреди габаритной мебели кабинета мэра. — Помимо господина Беана и заказчика, прибегшего к услугам Брома, в деле принимала участие третья сторона. Господин Беан утверждал, что револьвер, из которого он произвёл выстрел, дал ему загадочный хищник, чей вид, к сожалению, он не смог идентифицировать в темноте.

— Третья сторона? — Эмоция удивления на морде Бэрворда была неподдельной. — О-о, вот оно что! — протянул он, высокомерно сложив лапы на выдающемся животе. — Милорд полагает, что это я отдал Брому приказ избавиться от господина Беана, дабы тот не проговорился о том, на кого работает Ноан, я правильно вас понял?

Лорд-канцлер промолчал.

— Вы же знаете, что я всем сердцем поддерживал демократические идеи вашей дочери! Если бы я хотел опозорить вашу честь, милорд, — с прищуром глянул на него тот, — я бы не стал так сорить деньгами, только чтобы бросить пыль в глаза. Мне не знакомо имя Ноана, я понятия не имею, кто это и зачем он манипулировал господином Беаном на празднике мадемуазель! Не смейте обвинять меня, в том, в чем я не виноват! — Господин Бэрворд привстал с кресла и скалой навис над Микаэлем Де Муаром. — А что касается деятельности Брома, — хохотнул он скользко, — не мните себя незаинтересованным. Там где есть спрос, там и предложение.

Роланд Бэрворд сумел надавить на больное: лорд-канцлер не стал возникать, угроза в его глазах миновала.

— По подушечкам пальцев и форме когтей съеденный предположил, что так называемый господин Ноан относится к семейству кошачьих, — сообщил он.

— Что-нибудь ещё о нём известно?

— Больше ничего. Однако…

Роланд Бэрворд сделался весь внимание. Следующие слова лорд-канцлер произнёс, оттягивая ворот рубашки, будто ему сталось невыносимо душно:

— Есть ещё кое-кто кошачьей породы, — сказал он тише, — кто был на празднике в тот день.

— А? Поподробнее!

Микаэль Де Муар конфузливо прочистил горло:

— Слуги признались, что моя дорогая дочь завела знакомство с господином Ноэлем из семьи Котстонов. В первую очередь я пришёл сюда, уважаемый мэр, не как политик, а как отец: чтобы просить у вас совета. Вам, случаем, не знакома семья Котстонов? Они — рыси, но, наверное, не очень зажиточные.

— Ноэль Котстон, говорите? — задумчиво поглаживал подбородок медведь. — Рысьей породы? — Роланд Бэрворд извлёк из ящика стола, что был за замком, книгу учёта, полистал её и закрыл, ни к чему не придя. — Была, кажется, на моей памяти такая семья, — наконец подытожил он, — вот только они были каракалами, но никак не рысями.

— У меня есть предположение… — соединил пальцы лорд-канцлер. — Если позволите?

— Я вас слушаю.

— Может ли случиться, что Ноан и Ноэль — один и тот же зверь? Они оба — коты, оба — безвестны, но при этом оба попали на бал. И если господину Ноэлю Шарлотта самолично выдала приглашение, то присутствие на празднике этого Ноана — для меня загадка.

— Это вполне допустимо, — согласился Роланд Бэрворд. — Более того, милорд, я знавал третьего зверя, в чьих жилах течёт кошачья кровь, и кто жаждал встречи с вашей Шарлоттой так рьяно, что вполне бы мог ради неё совершить преступную авантюру. У него и имя созвучное… — Прозрение легло на медвежью морду маской гнева: — Ноттэниэль.

Ноттэниэль противоречил самому себе. Шарлотта Де Муар, с которой у него установились тёплые взаимоотношения, была во многом ему приятна. Он ждал их ночных свиданий с любовным трепетом, но стоило ее холеной фигурке показаться среди развалин — наступало отчаяние, в котором, точно в перелитой водою почве, зрела, как плесень, ненависть. Шарлотта была слишком хороша для него, слишком воспитана и слишком изнежена богатой жизнью. Между ними всегда будет зиять непреодолимая пропасть из недопонимания. Умом Ноттэниэль знал, что переступает через свои принципы ради мнимого счастья, иллюзии, прекрасного миража, который в его иссохшем в одиночестве сердце ощущался животворнее оазиса. Клянясь себе каждый раз, что встреча будет последней, Ноттэниэль заканчивал ночь фразами иного значения:

— До скорой встречи, мадемуазель! — шепнул он и в эту ночь, выпуская Шарлотту из объятий.