— Ну что, пойдете в театр, Сир? — спросил Даск, когда лис закончил читать.
— Не люблю спектакли! — вздохнул тот, медитативно складывая лист, пропахший сыростью, по изгибам — обратно в квадрат.
— Понимаю-понимаю! Сам — не любитель. Но Его Клыкастое Высочество на них помешался. И ладно бы его «развлекательная программа» развлекала! Но ведь она только и делает, что вгоняет в депрессию!
Хотя мистер Вулпис во многом и не понимал искусства, не мог проникнуться оперным пением и балетом, живописью и музыкой — ему было противно приравнивать себя к крысам и мышам с их невежеством.
— Раз ты ненавидишь театр, Даск, то я точно туда пойду! — сказал он, откровенно ехидничая. Три года лис учился жить как джентльмен, три года он терпел скуку, ради того, чтобы завоевать любовь общества. Уж один короткий спектакль он переживёт. Если не ради своей репутации (за ней гнаться уже бесполезно), то хотя бы ради Жанны.
В нужный час Даск привёл мистера Вулписа к отдельно стоящему зданию на поверхности Крысиного Королевства — кособокому и преземистому. Ко входу были проложены неудобные ступеньки — такие мелкие, что на них не помещалась лапа больше крысиной, — а над ним, глазными яблоками меков, были сложены жутковатые буквы: «Крысиный Сонет». Вывеска светилась в груде проводов, подключенных к электрогенератору. Провода беспорядочно опоясывали город, объединяясь на вершине замка.
Крысиный Сонет был обделён как холлом и гардеробом, так и билетной кассой. С порога он был заставлен скамьями без единого стиля: широкими и узкими, со спинками и без, стальными и деревянными. В театре даже имелся «бельэтаж» для летучих мышей — не освещённые ряды труб и тросов под потолком. Многочисленные зрители галдели, взирая на пустующую сцену, на которую уже был устремлён свет прожекторов.
Мистер Вулпис занял уникальное кресло в первом ряду, заготовленное специально для него и под него, и представление началось.
Голосом ведущего, Жанна вещала:
— Давным-давно, в мире, охваченном огнём и залитым кровью, жил да был в Северном государстве Великан-ученый. — На сцену вышел Боуи в плоском шлеме (по типу тех, что украшали королевский трон), изображая великана. — И была у него дочь, которая больше всего на свете любила своего отца и… животных.
Жанна сцепила лапы на груди и наигранно-детским голоском завосклицала:
— Папочка-великан, папочка-великан, дяди-великаны шептались, что мы все скоро умрем. И мы тоже?
Возложив лапы на кошачьи плечи, Боуи произнес:
— Я этого не допущу. Ты, я — пока мы есть друг у друга — нет на свете силы, способной сломить нас.
— А моего лиса тоже? — Жанна подобрала с пола деревянный манекен, зачем-то обмотанный её шалью. На лиса, да и вообще на какое-либо животное тот слабо смахивал.
— И твоего лиса тоже!
Жанна снова повернулась к зрителям, понизив голос:
— Их любовь была непобедима. Но не настолько, чтобы спасти беднягу лиса.
— Я обещал дочери, что её лис не умрёт, но он умер! Боже, как же мне поступить? — реалистично взревел Боуи, упав на колени и простерев лапы к потолку, будто в молитве.
— Великан-ученый соврал дочери, сказав, что лис ранен, но скоро поправится, и они будут вместе, — продолжала Жанна как ведущая, пока Боуи отвязывал с деревянного манекена бирюзовую шаль. — Великан-ученый аккуратно снял с мёртвого лиса шкуру и одел её на механического зверя, которого он собрал сам. Лис был как живой. Девочка-великан была счастлива в своём неведении до той поры, пока огонь снова не попытался отнять жизни её семьи.