Приключения Оливера Твиста

Поведение мистера Бамбла, предоставленного самому себе, в сущности, не поддается объяснению. Он открыл шкаф, пересчитал чайные ложки, взвесил на руке щипцы для сахара, внимательно осмотрел серебряный молочник и, удовлетворив этим свое любопытство, надел треуголку набекрень и весьма солидно пустился в пляс, четыре раза обойдя вокруг стола. Покончив с этим изумительным занятием, он снова снял треуголку и, расположившись перед камином, спиной к огню, казалось, принялся мысленно составлять точную опись обстановки.

Глава XXIV трактует о весьма ничтожном предмете. Но это короткая глава, и она может оказаться нелишней в этом повествовании

Особа, нарушившая покой в комнате надзирательницы, была подобающей вестницей смерти. Преклонные годы согнули ее тело, руки и ноги дрожали, лицо, искаженное бессмысленной гримасой, скорее походило на чудовищную маску, начертанную карандашом сумасшедшего, чем на создание Природы.

Увы! Как мало остается лиц, сотворенных Природой, которые не меняются и радуют нас своей красотой! Мирские заботы, скорби и лишения изменяют их так же, как изменяют сердца; и только тогда, когда страсти засыпают и навеки теряют свою власть, рассеиваются взбаламученные облака и проясняется небесная твердь. Нередко бывает так, что лица умерших, даже напряженные и окоченевшие, принимают давно забытое выражение, словно у спящего ребенка, напоминая младенческий лик; такими мирными, такими безмятежными становятся снова эти люди, что те, кто знал их в пору счастливого детства, преклоняют колени у гроба и видят ангела, сошедшего на землю.

Старая карга ковыляла по коридорам и поднималась по лестницам, невнятно бормоча что-то в ответ на ругань своей спутницы; наконец, приостановившись, чтобы отдышаться, она передала ей в руки свечу и последовала за ней, стараясь не отставать от своей куда более проворной начальницы, направлявшейся в комнату больной.

Это была жалкая каморка на чердаке. В дальнем ее углу горел тусклый свет. У постели сидела другая старуха; у камина стоял ученик аптекаря и делал себе зубочистку из гусиного пера.

– Вечер морозный, миссис Корни, – сказал этот молодой джентльмен вошедшей надзирательнице.

– В самом деле, очень морозный, сэр, – приседая, ответила та самым учтивым тоном.

– Вам следовало бы получать лучший уголь от ваших поставщиков, – заявил помощник аптекаря, разбивая заржавленной кочергой кусок угля в камине, – такой уголь не годится для морозной ночи.

– Совет выбирал его, сэр, – ответила надзирательница. – А совет мог бы позаботиться по крайней мере о том, чтобы мы не мерзли, потому что работа у нас тяжелая.

Тут разговор был прерван стоном больной.

– О! – сказал молодой человек, поворачиваясь к кровати с таким видом, будто совсем забыл о пациентке. – Ее песенка спета, миссис Корни.

– Неужели, сэр? – спросила надзирательница.

– Я буду очень удивлен, если она протянет еще часа два, – сказал помощник аптекаря, сосредоточив внимание на острие зубочистки. – Организм совершенно разрушен. Посмотрите-ка, старушка, она дремлет?

Сиделка наклонилась к кровати и утвердительно кивнула головой.

– Быть может, она так и умрет, если вы не будете шуметь, – сказал молодой человек. – Поставьте свечу на пол. Там она ей не помешает.

Сиделка исполнила приказание и в то же время покачала головой, как бы давая понять, что женщина так легко не умрет; затем она снова заняла свое место рядом с другой старухой, которая к тому времени возвратилась. Надзирательница с раздражением завернулась в шаль и присела в ногах кровати.

Помощник аптекаря, покончив с отделкой зубочистки, расположился перед камином и в течение десяти минут грелся у огня; наконец, по-видимому, соскучившись, он пожелал миссис Корни успешного завершения ее трудов и на цыпочках удалился.

Посидев несколько минут молча, обе старухи отошли от кровати и, присев на корточки у огня, стали греть иссохшие руки. Приняв такую позу, они вели тихим голосом разговор, и когда пламя отбрасывало призрачный отблеск на их сморщенные лица, их безобразие казалось ужасающим.

– Больше она ничего не говорила, Энни, милая, пока меня не было? – спросила та, что ходила за надзирательницей.

– Ни слова, – ответила вторая сиделка. – Сначала она щипала и ломала себе руки, но я их придержала, и она скоро утихомирилась. Сил у нее мало осталось, так что мне легко было ее успокоить. Для старухи я не так уж слаба, хотя и сижу на приходском пайке!

– Она выпила подогретое вино, которое ей прописал доктор? – спросила первая.

– Я пробовала влить ей в рот, – отозвалась вторая, – но зубы у нее были стиснуты, а за кружку она уцепилась так, что мне едва удалось ее вырвать; тогда я сама выпила вино, и оно пошло мне на пользу.

Осторожно оглянувшись и убедившись, что их не подслушивают, обе старые карги ближе придвинулись к огню и весело захихикали.

– Было время, – снова заговорила первая, – когда она сама сделала бы то же самое и как бы еще потом потешалась!