Приключения сомнамбулы. Том 1

Вот, обретая относительную объёмность, вылез из щели между макетом и стеной Блюминг, за ним следом юркнул Фаддеевский, торопливо подкосивший ногу Соснина увесистым, словно камнями набитым портфелем. В щель успела ворваться и шумная голубиная стая, а макет-город уже степенно поворачивался обратно и, царапая стены, снова – упрямо, мощно – плыл, плыл, потешно семеня дюжиной ног, а за ним оставался коридор с грязно-зелёными масляными панелями – длинный, тоскливый…

одолевая путаницу внутреннего и внешнего

Соснин уставился в одну линию на макете, на первый взгляд ничем не примечательную среди прочих линий: он вышел на финишную прямую – длинный, тоскливый коридор за лестничной площадкой и очередным коленом, занятым очередным гардеробчиком, продолжился более ухоженным, посветлевшим отрезком, он шёл уже по главному коридору Главного Архитектурно-Планировочного Управления, параллельному знаменитой улице Зодчего Росси, той самой, что, вытекая из полукруглой площади у Фонтанки, упиралась в плоский зад Александринского театра.

Ампирная улица-коридор тянулась снаружи, а отделённый от неё слоем комнат коридор-улица, по которому шагал Соснин…о, если бы воображаемый ураган снёс на макете крыши, если б с птичьего полёта взглянуть на то, что осталось, то показалось бы, будто комнаты, коридоры, улицы, площади, все пространства новообретённого лабиринта сделались внутренними, хотя для прогулок стоило бы потеплей одеваться и захватывать с собой зонтик.

Слава богу, ураган, не повредив памятников архитектуры, пронёсся в воображении. Моросил дождь, Соснин шёл по коридору, защищённому от осадков крышей.

Мелькнула в яркой амбразуре кассирша.

Упала, звякнув о ведро, швабра.

Распахнулась дверь слева и в большом полуциркульном окне, прижатом к полу, хрестоматийно зажелтел фасад-двойник, в его полуциркульных окнах взлетали ножки – юные балерины порхали в балетном классе…

стало ещё светлее (сорок пять одиннадцатого)

Арочные своды, чередовавшиеся с провалами тьмы, попадались всё реже, коридор расширился, торжественно посветлел. Потолок радовал свежей побелкой, на стенах появились бледные панели из ясеневого шпона, сюда, в этот благопристойный вполне, благодаря титаническим усилиям Филозова, отрезок коридора, который вёл к начальственным кабинетам, и в перспективу которого всё быстрей удалялся город-макет, боялись залетать голуби.

Здесь уже можно было с полным правом вспомнить о том, сколь многое и многих повидал этот прославленный с царских времён министерский дом; за той вот высокой дверью размещался когда-то, в бытность Витте министром просвещения, его кабинет, а за той дверью, пониже, где теперь склад подрамников, в новые уже времена, до самого отъезда большевистского правительства в Москву, сидел нарком по делам национальностей Сталин. А уж в сверхновые времена кто только из сильных мира не нагонял страх на чиновников, объявившись в парадно-представительской зоне дома! Вот и Григорий Васильевич любил внезапно нагрянуть, чтобы спутать карты Начальнику Главного Управления, вмиг поменять все планы и программы, поставив новые неожиданные задачи…любил держать в напряжении…

Пока же, на подступах к парадной зоне, вскипала общественная жизнь.

Яркие темпераментные дамы из месткома прикрепляли канцелярскими кнопками объявления, афиши, тут же торговали театральными и филармоническими билетами, у только что вывешенной стенгазеты толпились сотрудники – статья Филозова о зимних тренировках яхтсменов выделялась жирным заголовком «Буера в полёте»…Вдоль коридора потянулась ежегодная выставка рисунков, акварелей.

Ко всему был приёмный день, в каждый кабинет, безуспешно стараясь прижаться к коридорным стенам, тянулись очереди просителей.

Соснин проталкивался через оживлённое говорливое мельтешение.

вот-те на!

На филармоническую афишу, на Вивальди и Пергалезе, косовато наползал лист ватмана с прыгающими тушевыми буквами, кое-как накатанными плакатным пером.

После тяжёлой продолжительной…Заслуженный архитектор РСФСР…Лауреат государственной…

– Кто опять помер?

– Понятия не имею, не знал его.

С расплывчатого серенького фото, наклеенного на лист ватмана и обведённого чёрной рамкой, улыбался молодцеватый, в ковбойке, Гуркин, за клетчатым плечом его виднелась послевоенная стройка ампирного пригородного вокзала с гротами из рваного камня… под фотографией были так же наспех, как и словесный текст некролога, выведены даты жизни; выражение лица Гуркина на давней фотографии, его взгляд, почудилось Соснину, излучали вину, смущение.

О чём мог сожалеть Гуркин?

Неужели и он унёс какую-то тайну?

Сновали озабоченные чиновники.

В нише у стенгазеты болтали.

– На Филозова всех собак вешают, не зря, едва дом упал, на расстрельную расследовательскую комиссию посадили. Похоже, качается под ним кресло.

– Из кожи вон лезет, старается усидеть.

– Комиссия-то собиралась уже?

– Нет, сегодня.

– За что на него наверху озлились?