Прильпе земли душа моя

Погружение, круженье
в той пучине бессловесной,
где отказывает зренье,
слух смолкает бесполезный.

Отряханье праха с пуха,
отрицанье отрицанья,
внешний мир – как оплеуха
на щеке, когда лица нет.

Когда нет лица, ни ока,
ни упрямящейся плоти,
когда тайна только срока
ждет, застыв на повороте.

Тайна хвороста и хвори,
тайна возраста и взора,
тайна ветра, волн и воли,
прославленья и позора.

И, обнявшись с этой тайной,
чая, что настанут сроки,
ты, душа, – как гость случайный
в этом доме, в этом доке.

В этом досуществованьи
не спалить в печи поленья,
как не рассказать словами
таинство Пресуществленья.

«Жжется дерево-сандал…»

Жжется дерево-сандал
в суженных зрачках,
расточает слезный дар
в лужах-ручейках.

Жжется плавленая медь
в горней вышине,
чтобы было умереть
скоро и во сне.

«Отмирает любопытство…»

Отмирает любопытство,
удивленье замирает,
и душа небескорыстно,
но не скрытно занимает

очередь. В разлуке с плотью
и сама оплотянела:
ноздри высунув над топью,
поглотившей облик тела,

дышит газом флогистоном,
углекислый выдыхая
с хрипом, посвистом и стоном,
называемым стихами.

«И друг мой, проданный за бушель пшеницы…»

И друг мой, проданный за бушель пшеницы,
и Бог наш, преданный за тридцать копеек,
и по́том протканный виссон плащаницы,
и вор, и ушкуйник, и коробейник,

и все ситуации и обстоятельства,
и все персонажи от Сего до малых
– брызги и отблески Его сиятельства
на сером облаке, на сизых скалах.

«Незаметно перекреститься…»

Незаметно перекреститься,
натянуть рубашку из синего ситца,
переплыть на ту сторону Стикса,
позабыть, кто с тобой не простился.

Всю былую память, все былое зренье
словно бревна сплавить по реке забвенья,
словно гонки счалить в сомкнутые звенья,
ничего не чаять, кроме избавленья.

«Ставили поставец…»

Ставили поставец,
поставили ставень.
Овен среди овец
агнцу не равен.

Агиография
огнеупорна.
Горлинка райская
сыта по горло.

Овен пошел в овса,
воин – в сожженье.
Ставень повёрнулся,
Преображенье.

«Спи, человечек…»

Спи, человечек,
печь протопив.
Сверчок увечит
всё тот же мотив.

Прошел Сочельник,
прошло и Рождество.
Глядится чайник
в крещенское стекло.

Мой гость забытый
жив ли еще?
Где конь с копытом,
там и рак с клешней.

«Дальние вздохи дождя ли, снега…»

(Похороны Владимира Максимова на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа. 30 марта 1995)

Дальние вздохи дождя ли, снега,
стон тормозов,
и жизни будущего века
праздничный зов.

Жестко постелено, да за гробом
сладко доспать,
метеослужб оголтелым угрозам
там не достать.

Ясная над Лесной Геновефой
голубизна,
подметено березовой веткой
небо без дна.

«На вербах наши скрипки…»