Приношение Гермесу

«Ты знаешь, – говорила Маргарита, [обращаясь к мастеру] – как раз когда ты заснул вчера ночью, я читала про тьму, которая пришла со Средиземного моря… И эти идолы, ах, золотые идолы. Они почему-то мне всё время не дают покоя…»

Быть может, печаль Арсинои пробивается сквозь толщу времён и тревожит потерянную душу Маргариты? Страсть древней царицы, чей дух сказал на прощание влюблённому в неё поэту «с невыразимой скорбью»: «Твой Бог – хозяин мира, Magnus Opifex Mundi!.. Мы вкушаем наши последние радости…»[94] Для главных героев романа о мастере эти радости также были недолгими. Когда, наконец, зашла сияющая луна сбывшихся надежд (ведь «праздничную полночь приятно немного задержать»), и влюблённые отправились в свой укромный подвал, не прошло и суток, как их уединение нарушил Азазелло. На этот раз он явился, чтобы выполнить свои прямые обязанности и забрать порученные ему души с поверхности планеты. И вот зашло солнце Субботы, и настала тьма Воскресения. Свита Эллекена отправилась в своё бесконечно повторяющееся путешествие; «когда же навстречу им из-за края леса начала выходить багровая и полная луна, все обманы исчезли, свалилась в болото, утонула в туманах колдовская нестойкая одежда». В свете кровавой луны мы видим истинные лица героев – рыцаря Раймонда, оруженосца Квена, демона Азазела; Воланда, чей конь оказался «глыбой мрака», а повод – «лунными цепочками»; наконец, мастера, неожиданно длинные волосы коего «белели теперь при луне и сзади собирались в косу, и она летела по ветру» (странное сходство с некоторыми портретами Калиостро)… Исчезли обманы дневного освещения, солнечного жара, из-за которого у Михаила Александровича Берлиоза «едва удар не сделался», когда он увидел «соткавшегося из воздуха» графа Тулузского в «жокейском картузике» и «кургузом пиджачке». Луна холодна и точна, она рисует картины, кои не сотрутся в памяти ни у тех, кто их видел, ни у тех, кому о них рассказали. «Бездыханное тело лежало с раскинутыми руками. Левая ступня попала в лунное пятно, так что отчётливо был виден каждый ремешок сандалии», – такова лунная гравюра, на которой увековечен зарезанный Иуда. А вот и ключевая фраза, как всегда у Булгакова саркастичная и неприметная: «На Бронной уже зажглись фонари, а над Патриаршими светила золотая луна, и в лунном, всегда обманчивом, свете Ивану Николаевичу показалось, что… [Воланд] стоит, держа под мышкою не трость, а шпагу». Конечно, какая шпага у князя тьмы – ведь он просто заезжий фокусник, это ясно, как божий день!

Луна не одинакова для всех. Мастер привязан к ней, зачарован ею, он обращается к ней в мыслях и наяву. Для тех, кому выпало быть скорее статистами в лунном спектакле, кто не готов принять эту сторону реальности, луна приносит страх и тревогу: «Чувствуя мурашки в спине, финдиректор положил трубку и оглянулся почему-то на окно за своей спиной. Сквозь редкие и ещё слабо покрытые зеленью ветви клёна он увидел луну, бегущую в прозрачном облачке. Почему-то приковавшись к ветвям, Римский смотрел на них, и чем больше смотрел, тем сильнее и сильнее его охватывал страх». Римский не единственный в романе, в чьей душе лунная реальность оставила неизгладимую рану – это и сосед Маргариты Николай Иванович, и Варенуха, да и бывший поэт Бездомный тоже из этой компании… Однако героиня романа о мастере, подобно придуманному им Иешуа, может гулять по лунному лучу: «…[Она] поднялась в воздухе и через несколько секунд сквозь открытое окно входила в неосвещённую комнату, в которой серебрилась только узенькая дорожка от луны. По ней пробежала Маргарита…» Собственно говоря, это её луч. Это её подлинная сущность и названная в её честь герметическая операция. Именем Маргос (μαργος – «страстная») греки называли Елену, которая известна нам как «Прекрасная»; именно она, героиня троянской легенды, Вавилонская Блудница и «последняя заблудшая овца» Симона Мага, на самом деле Селена,[95] богиня луны, она же богиня подземного мира Геката. Участие в её таинствах освобождает мастера от оков «жёлтого дома» материального мира и переправляет на тот берег.

7. Мост и ручей

Сa Deus que è lum’ e dia

Segund’ a nossa natura
Non viramos sa figura
Senon por ti, que fust’ alva…[96]

Alfonso X, Virgen Madre groriosa

.

Je crois en toi! Je crois en toi! Divine mère,

Aphrodite marine! – Oh, la route est amère
Depuis que l’autre Dieux nous attele à sa croix…[97]

Arthur Rimbaud, Soleil et Chair

, II.