Приносящая надежду (СИ)

Эльф витиевато выругался (а что еще мог произносить мужчина в такой ситуации, кроме ругани? а так как говорил довольно долго, то и получается, что витиевато) и поддал ей ногой еще раз, и уже не в ляжку, а в бок. Лена заорала и вцепилась в сапог, дернула, как могла. То ли он не ожидал от нее активных действий, то ли поскользнулся, но взмахнул руками и приземлился на поджаренное место, тут же извернулся, намотал Ленину косу на кулак и запрокинул ей голову до хруста в позвоночнике. А если он прав и изначально Странницы предназначались именно вот для того, о чем он говорит? А потом то ли от рук отбились, то ли просто магам вполне своих сил хватало и это предназначение стерлось из памяти… не без помощи самих Странниц? А они об этом помнят? Или у эльфа мозги перемкнуло: что, мол, за безобразие, я ее хочу, а она не дается?

– Ты! – прошипел он, вставая и поднимая Лену за косу. Больно было – жуть, слезы сами текли в сто ручьев.

– Я! – сипло согласилась она, вяло отмахиваясь. – А что я еще могу подумать? Я повышенной привлекательностью не отличаюсь, а ты так запал, так запал, что такой вывод напрашивается: никто больше тебе просто не дает. О!

«О!» – это было не от восторга и вообще даже не междометие. Это был звук воздуха, выходящего из легких, и, кажется, навсегда. Умо отпустил косу, зато взял Лену за горло. Мужик, которому не дают, в гневе страшен. На зоне насильников, говорят, опускают всем бараком… Вот бы его туда.

За спиной Корина Умо возникло привидение. Шут, с лицом почти белым и аскетично-суровым, с ртутно-сияющими глазами. Магия прорвалась? Но он совершенно не магически коротко рубанул Корина ребром ладони чуть ниже уха. Болотные глаза сначала разъехались, потом закатились, потом закрылись, и эльф даже не упал – просел внутрь себя, свалился пыльным мешком у ног Лены и притих. Лена кинулась шуту на грудь, и он обнял ее так нежно и осторожно, словно она была хрупким цветком, а не высокой и солидной женщиной.

Так они простояли долго, Умо шевельнулся, и шут, не отрываясь от Лены, поддал ему носком сапога по какой-то точке – и эльф притих.

– Домой пора, Рош.

– Но ты не сможешь, – тихо сказал он, – я чувствую, что тебе больно. Позови дракона.

Он протянул Лене ее пояс с драконьей пряжкой и стеклянным кинжалом. Лена кивнула, надела пояс и встала на колени возле эльфа.

– Он еще с полчаса в себя не придет, – сообщил шут. – Ну, может, четверть часа.

– Это хорошо, – одобрительно сказала она, наматывая на кулак коричневые волосы и обнимая ногу шута. Странница, вероятно, и не может сделать Шаг, если ее напинать. Проблема в том, что Лена не Странница. А Аиллене Светлой это не помеха.

Нет. Помеха все-таки. Вместо того чтоб очутиться в своей комнате возле разгневанного Маркуса, они оказались в проулке между двумя рядами каменных домов. Все равно Тауларм.

Шут огляделся, опустил глаза, сообразил, что Лена обхватила его ноги, словно вымаливая что-то (штаны были разодраны кошачьими когтями и пропитаны кровью) и опустился на колени рядом с ней, крепко-крепко обнял, не забыв попутно сунуть согнутыми пальцами Корину Умо куда-то в область ключицы. Сколько они простояли, обнявшись, прижимаясь друг к другу, как когда-то в лесу, после выяснение отношений, сто лет назад? Вечность? или целую минуту? Время субъективно.

Перл мудрости Аиллены Светлой. Где писари, чтоб начать ее жизнеописание с этой гениальной мысли? А разве не так? Сколько ж лет Ленке Карелиной – тридцать восемь? Или тридцать восемь плюс пятнадцать минус хороший цвет лица плюс седина минус классные эльфийские кремы? Сколько лет Рошу Винору – тридцать три или тоже плюс пятнадцать минус настоящие друзья плюс год бродяжничества плюс разочарование в тех, кому верил, минус любовь? Сколько прошло времени – пятнадцать лет или пятнадцать минут? Время – субъективно!

– Ох и наподдаю я тебе! – пообещал Гарвин.

– Мечтай, – разрешила Лена, неохотно отцепляясь от шута. – Знакомься – Корин Умо. Надо?

Гарвин свистнул громче Соловья-Разбойника. Прискакали эльфы, начали вязать собрата, поднимать Лену и поддерживать весьма ободранного шута…

Маркус не начал драться. Обнял так, что ребра захрустели, голову ее к плечу прижал и замер. Что Лене оставалось? Правильно – ответить тем же.

– Я тебя так люблю, Маркус.

– Дура, – пробормотал Маркус ей в волосы, – ну какая же ты дура… Разве можно так – одной в никуда? А случись что, мы б ведь ничего и не узнали…

– Тебе так хочется умереть со мной вместе?

– За тебя, дура. И уж точно – раньше тебя.

Гарвин помогал шуту раздеваться, тот, морщась – и тут же морщась от того, что гримаса тоже причиняла боль, стянул куртку, рубашку. Гарвин снял с него сапоги, вытряхнул из штанов и восхищенно произнес:

– Хорош! Аиллена, только не в обморок! Не помрет. Можно даже не исцелять. Тут крови больше, чем ран. Ты что, брат, с кошкой дрался?

– С кошкой, – признался шут, – размером с рысь. Полосатой. Этот меня придушил сразу. А там, у себя, руки врастяжку к кресту привязал… А ноги не стал. Так что я отпинался…

Гарвин присвистнул: