Принц Генри

А потом она начинает петь, и я, чтоб меня, так ею горжусь, что хочется забраться на гору повыше и орать оттуда, какая она потрясная. Голос у Сары чистый и великолепный, колдовской. Кажется, в этот миг все зрители влюбляются в нее. И когда она поет о том, что стоит одна, перед Богом, и с ее губ срывается лишь «Аллилуйя» – я тоже немножечко в нее влюбляюсь.

Когда она переходит к той части песни, которую я всегда интерпретировал как разговор о сексе – движение друг в друге, задыхаясь, – Сара открывает глаза, но смотрит только на меня. И кажется, этот пронзительный взгляд захватывает саму мою душу.

А потом она снова прикрывает глаза, и она заканчивает песню так, как и положено – пронзительно, без смущения, с откровенными эмоциями, звенящими в каждом слоге: «Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, алли… л-у-у-у-у… йя…»

Ее губы смыкаются, и последняя нотка все еще звенит в воздухе, когда тихая миниатюрная Сара фон Титиботтум срывает целый шквал аплодисментов.

* * *

На этом вечер даже не думает заканчиваться. Когда мы возвращаемся в замок, у Ванессы для меня сюрприз.

– Я решила, что нам надо повысить коэффициент веселья здесь… так что… у нас вечеринка.

Она отводит нас в большой зал, и черт возьми, кого я вижу здесь! Бартоломью Галлагара, Ганнибала Ланкастера, Сэма Беркиншира и еще полдюжины отличных парней, моих лучших друзей и одноклассников.

– Сюрприз! Повеселись как следует, Генри.

Эмили, ведущая, представляет наших новых гостей на камеру, а те все работают, работают, работают. Потом я здороваюсь с парнями, похлопываю их по спине, наполняю их бокалы. Николас терпеть не может Ланкастера, но мне всегда казалось, что Ганнибал умеет хорошо провести время.

– Удачливый ублюдок, – сообщает он мне, окидывая взглядом зал. – Ты их всех уже оттрахал или пока решил повременить?

Сара бросает обжигающий взгляд через плечо, услышав его слова, и чуть хмурится.

Он отбрасывает каштановые волосы с глаз и фокусирует взгляд на Корделии.

– Я не присовывал девственнице уже кучу лет. Если такие еще остались – ты уж покажи мне.

Хлопаю его по плечу, когда от дверей вдруг доносится какой-то шум… Сэм только сейчас увидел Элизабет.

– Лиззи? – у него перехватывает дыхание. – Какого черта ты тут делаешь?

И вот тут Элизабет дает себе волю.

– Да пошел ты на хрен, Сэм! Ты не имеешь права задавать мне такие вопросы, изменщик, ублюдок!

Я проталкиваюсь к ним.

– Генри? – в одном том, как Сэм произносит мое имя, уже столько обвинений.

– Все совсем не так, как кажется. Я все могу объяснить.

Но Элизабет меня опережает.

– Просто подожди, как шоу выйдет в эфир, и все увидит, как мы с Генри отлично покувыркались в койке.

Это неправда, но она, кажется, получает удовольствие от того, какая боль отразилась на лице Сэма.

– Возьми большое ведро попкорна и посмотри все серии со своей бабулей, – шипит Элизабет.

– Ты о чем? Тебе не нравится моя бабушка? – переспрашивает Сэм, совсем разбитый.

– Это ты мне не нравишься! – кричит Элизабет, и волосы у нее развеваются, как у горгоны Медузы.

Сэм резко разворачивается ко мне.

– Сейчас я оторву тебе яйца.

Я поднимаю руки.

– Все не так, Сэм!

Но он с ревом набрасывается на меня.

Сара

Генри кажется счастливым – ну, по крайней мере, сейчас. Сначала они сцепились с Сэмом Беркинширом, повалились на пол, а потом их разняла охрана. Сэм клялся Элизабет, что все эти вещицы, которые она обнаружила – резинки и игрушки, он покупал для нее, чтобы попробовать их с ней. А потом он признался, что трусики… он купил для себя.

Вот это поворот.

Элизабет, похоже, тоже не поверила – по крайней мере, она по-прежнему отказывается с ним разговаривать.

Но Генри смеется, подшучивает и болтает со всеми в зале. Вокруг него собрались мужчины и женщины, и он рассказывает, какие они с ребятами откалывали выходки, когда вместе учились в пансионе. Слушатели смеются – громко, искренне. Он в самом центре внимания, буквально купается в нем, расцветая, вытягиваясь, как растение навстречу солнцу.

Потом приносят музыкальные инструменты. Генри подхватывает свою гитару, Сэм достает из кармана губную гармошку. Кажется, Саймон Барристер, граф Эллингтон, играет на барабанах. Его жена Франни – милая, живая – не сводит с него восторженного взгляда, готовая кричать и хлопать, как подросток на рок-концерте. И я понимаю почему.

Потому что когда они начинают играть, и Генри начинает петь песню Тома Петти You Don’t Know How It Feels… На нем джинсы с низкой посадкой и простая белая футболка. Его волосы растрепаны, и мышцы на руках напрягаются, когда он с силой играет аккорды. И его татуировка на виду. Черт, это самое сексуальное зрелище, какое я только видела!

Не могу даже представить себе, что может быть сексуальнее.

А потом наши взгляды встречаются, и он подмигивает мне. О, я была не права.