Принц инкогнито

В морской толще мутно, как в моей голове от лекарств. Внизу что-то тёмное опускается, тонет… Помнишь, как Минька облокотился на леер — на тонкий трос, огораживавший балкончик-спонсон, — и провалился, потому что трос не был закреплён? Это действительный случай, я его позаимствовал из морских мемуаров: видишь, у меня всё идёт в дело, некогда рассусоливать, подушка быстро горит, остаются минуты.

Так вот, Минька сорвался с высоты третьего этажа: не умел плавать, в жизни не прыгал в воду, ушибся, прогарные башмаки потянули его в глубину… и мог нелепо утонуть прямо в гавани, в считаных метрах от берега, — как вдруг сверху белый бурлящий столб! — Миньку обхватывают железной хваткой, что-то острое упирается ему под вздох, в солнечное сплетение, — и толчками, раз, два, его выдёргивают, выталкивают на свет! — рядом шмякаются спасательные круги, двухцветные, «Цесаревичъ», брызги!.. Почему-то особенно выпукло представляю, как планирует и, помедлив, углом въезжает в воду длинный матрас, ныряет, болтается на волнах… Ты помнишь, чем набит этот матрас? Я уже говорил, пробкой, толчёной пробкой. Не тонет, легко выдерживает на воде человеческий вес.

После падения Миньку и его героического спасителя — обоих на день освобождают от вахт. Минька, пришибленный и притихший, не отходит от бывшего своего противника ни на шаг.

Между тем всё готово к отходу из порта Августы. Котлы под парами, палуба ощутимо дрожит. Трапы убраны, гребные суда подняты на шлюпбалки. С грохотом выбирается якорь, и очертания берега, примелькавшиеся за несколько дней стоянки, начинают ползти — Миньке, как всякий раз при отходе, кажется, будто творится нечто противоестественное: сдвигается с места его жильё. Винты плещут, расходятся круглые волны, качая лодчонки, которые с верхней палубы выглядят совсем утлыми.

Через залив Августы три корабля — «Цесаревич», пузатая «Слава» и длинный крейсер «Макаров» — движутся на юго-восток, в направлении Сиракуз. В три часа пополудни облака уже розовеют, в предзакатное небо текут дымовые колонны. За кормой «Цесаревича» бледная расплывшаяся луна. На выходе из залива качает.

Вскоре по правому борту видны утёсы; в утёсах — глазницы пещер. Минькин спаситель рассказывает: Сиракузы окружены подземными лабиринтами. Ещё от греков остались колодцы и коридоры, затем венецианцы прорыли много новых тоннелей, следующими потрудились испанцы: подземные переходы тянутся от катакомб святого Джованни до старого капуцинского монастыря…

Переход в Сиракузы занимает не больше полутора часов. Крейсер «Макаров» отдаёт якорь на внешнем рейде, а «Цесаревич» и «Слава», салютовав, входят в просторную круглую бухту. На западе горы резко чернеют на фоне горящего неба. По матовой, будто дымной поверхности скользит лодка, за ней, как разрез, расширяется треугольный тёмно-огненный след.

Сиракузы и вся Сицилия сто лет назад — дремучие выселки, захолустье Европы. Но в эти календы, в дни, следующие за католическим Рождеством, здесь собралось небывалое множество кораблей: испанский «Император Карл Пятый», португальский «Васко да Гама», французский линкор «Жюстис» («Откуль ему знать? — лениво думает Минька про Невозможного. — Балабошит, врёт что попало…»), британский крейсер «Сетлей», североамериканский «Монтгомери» — все корабли иллюминованы от клотика до планширя. Волны взблёскивают, отражения бегут по чёрной воде. Доносятся звуки оркестра.

— Слышишь? — вскидывается Невозможный матрос. — «Глория, глория! Корона де ла Патрия…»

При слове «корона» он ударяет себя кулаком пониже шеи с таким видом, как если бы эта корона была у него на груди:

— «Оро, оро эн ту колор! Пурпура и оро…»

Невозможный и Минька — на полубаке, у «ночника»: в большом чане плошка с масляным фитилём. На лице у Матроса — тёплые отблески. Он вытаскивает из-за пазухи и разворачивает газету. Большие буквы. Нерусские. Перелистывает страницы.

— Смотри: пишут, что вот — испанский король… Скажи мне, простой человек, похоже ли это чучело на испанского короля?

В неровном свете — подслеповатая, пропечатанная полосками фотография: юноша в эполетах, с лентой через плечо. Лицо длинное, губы выпячены, уши торчат. Глаза посажены так глубоко, что на снимке — только тёмные пятна, ямы.

— Завтрашний день станет днём величайшего торжества. Испания обретёт настоящего короля… Это я.

Я, я — император Рима, король Германии, Арагона, Кастилии, островов Балеарских, Канарских и Индий, эрцгерцог Австрии, герцог Бургундии и Люксембурга, пфальцграф Голландии и Зеландии, государь Каталонии…