Принц инкогнито

Представляешь, я только что, в эту секунду сообразил: наш Минька, Амин Шамилов, — я-то всё застревал, зависал, думал, кого он мне напоминает? — вот же: тёти-Элиного Виталю! — казалось, забытого на веки вечные… Представляешь, этакий фантом из детства… Забавно…

Да. Стало быть, возвращаюсь: ты отзывалась об «Эльке» пренебрежительно — что, однако, не помешало тебе купить брауншвейгскую колбасу, нарезать тонкими твердокаменными кружочками, разложить веером — и проследить, чтобы я подготовил к приходу гостей свои альбомы с гербами и геральдическими таблицами.

…— Нет, не «андреевский», не «андреевский»! Какой же это «андреевский», ха-ха-ха? Никакой не андреевский, а бургундский: вот, видите выступы?..

С апломбом узкого специалиста я демонстрировал тёте Эле и стекленеющему Витале картинки, тщательно перерисованные из «Иллюстрированного словаря по геральдике»:

— Видите выступы? Наподобие сучьев? Называется «пнистый крест»! Это наш флаг, морской флаг Испании. Под этим флагом мы в 1536 году покорили Перу…

Виталик лупал ресницами. Тётя Эля сидела со сложной причёской, мучительно изображая внимание.

Потом вы с ней остались на кухне и закурили — обе, как я сейчас представляю, с большим облегчением: ты — оттого, что я не ударил лицом в грязь; тётя Эля — что пытка моей гениальностью кончилась. «Мальчиков» вы отправили в комнату поиграть.

То, что случилось перед пожаром, — это одна из моих малых тайн. Рассказываю впервые.

Как только захлопнулась дверь, Виталя принялся бесцеремонно выдвигать ящики: там были сложены твои рулоны, отрезы тканей, мотки тесьмы… Не найдя достойной поживы, он пошатался по комнате — и спросил, умею ли я «отрубаться».

Через пару минут я изо всей мочи вдыхал — и, сильно сгибаясь вперёд, выдыхал, — а Виталя сзади брезгливо приобнимал меня сцепленными руками, острой косточкой большого пальца упираясь мне в солнечное сплетение. Не жалея себя, я выдохнул и вдохнул раз семьдесят или сто, вдруг что-то случилось — и дальше я помню только: лежу на полу. У виска, рядом с моим лицом, — ножка комода. Виталя заходится от восторга: «Абсдольц ващ-ще! Я думал, ящик треснул! Или башка твоя треснула, во ты херакнулся!..»

А уж я ликовал. Под волосами прощупывался бугорок — намёк на боевой шрам. И главное счастье — я только что по-настоящему терял сознание. Пусть на какие-нибудь секунды, на долю секунды — но меня не было! Понимаешь, меня не было среди этих рассохшихся ящиков, пахнувших пыльными тряпками и лекарствами. Землетрясение, взрыв Тунгусского метеорита, налёт назгулов, атомная война, что угодно, только не это ватное изнеможение изо дня в день, — лучше в холод, в мороз, в скитания, в нищету, только вон из квартиры. Ты, наверное, огорчишься… Конечно же, огорчишься — я никогда не решился бы тебе сказать… да и слов таких не нашёл бы, — но, пожалуйста, попытайся не обижаться, а просто поверить, что не было в моей жизни времени хуже, скучнее, беспомощнее, безысходнее детства. Даже здесь, в надзорной палате, мне легче…

Потом мы с Виталиком поменялись. Он показал на себе, куда надавить, и в свою очередь глубоко задышал — но не так самоотверженно, как дышал я. Насчитав сотню вдохов и выдохов, я изо всех сил надавил Виталику на живот. Его покачнуло к комоду — но он не упал, а только сел на кровать и, кашляя, стал шипеть на меня и ругать обсосом и слабаком.

Ох, как мне было стыдно. Неблагодарный слабак. Только что я получил такой роскошный подарок, кусочек небытия с доставкой прямо в детскую комнату, — а сам? Нет, нельзя было оставаться в долгу.

Я вытащил из-под стола удлинитель. Помню, он выглядел как усечённая пирамидка с тремя розетками: одна сверху, две по бокам. Пирамидку я водрузил на кровать, на бессменное покрывало с красной шерстяной бахромой. Примерился, чтобы усики попадали в розетку, — точно такие же усики, какие сейчас у меня в кулаке, — пружинистые, волнистые посередине, с шишечками на концах… Нет, твои шпильки были потолще и покрупнее: чтобы удерживать твои густые тяжёлые волосы, нужны были большие заколки — они безнадзорно валялись по всему дому… Оружие. Огнеприпас. Я слегка разогнул металлические усы — и воткнул шпильку в розетку.

Нет человека, который хуже меня разбирался бы в электротехнике (как и во всём житейски-утилитарном), — но, сдаётся, произошло нечто странное. Во-первых, меня должно было дёрнуть током. И во-вторых — повторю, я ни в чём этом узкопредметном не разбираюсь, но мне кажется, что должны были вылететь пробки, — нет, свет не погас. Случилось другое. Из пирамидки вывинтился голубой праздничный огонёк, облизнул шпильку — и превратился в обычный оранжево-жёлтый огонь, потому что сразу же загорелось моё покрывало, скрученная шерстяными колбасками бахрома.

Я торжествующе оглянулся, но Виталика в комнате не оказалось. Бахрома застелилась довольно густым белым дымом. Только в этот момент мне впервые пришло в голову, что в моём начинании был некий изъян. Приключение удалось на славу — и всё же какую-то мелочь я вроде бы упустил…