Она говорит с необыкновенным спокойствием и откровенностью.
– Меня пугает жизнь с тобой. Мне помогли – и теперь твоего ребенка больше нет. И в этом – твоя вина.
Думаю, она говорит правду.
У меня кружится голова, я чувствую жар во всем теле. Я резко встаю, шатаюсь, но мне удается залепить ей пощечину. Она не жалуется, и даже не реагирует.
– Мы даем друг другу самое худшее, – она говорит спокойным, но непреклонным тоном. – Мы можем только надеяться, что не будем такими всегда, с другими людьми. Мы зашли слишком далеко. Один из нас должен был сказать «хватит». Ты много раз притворялся, что сказал это, но у тебя никогда не хватало смелости. Я ждала слишком долго. Теперь все кончено.
С невероятной скоростью и силой, которые непонятно откуда взялись, я хватаю ее и толкаю к стене. Я сжимаю ей горло, ее лицо краснеет. Она пытается высвободиться, но тщетно.
– Ты меня всегда презирала, потому что я не ищу одобрения других. Теперь ты можешь найти себе более удачливого художника.
Пытаясь выдержать боль, она говорит еле слышно, но со всей злостью, на которую способна.
– Удачливого? Удача – единственное, чем ты объясняешь успех других.
Я еще сильнее сжимаю ее горло.
– Настоящие художники имеют иные права по сравнению с другими людьми. Наши потребности и мысли ставят нас выше твоей буржуазной морали. Ты отказалась от ребенка из страха, что я не смогу его содержать на деньги от продажи моих картин. Ты просто жалкая расчетливая сука.
Внезапно я понимаю, что могу ее задушить. Я ее отпускаю. Она сгибается пополам, пытаясь вдохнуть. Я смотрю на нее – и испытываю лишь безразличие.
– Не ищи меня больше.
После этого я разворачиваюсь и ухожу. На этот раз я уверен, что ни один из нас не захочет ничего менять. Никто не изменит своего решения.
Слово «конец» опускается, как пыльный тяжелый занавес.
Жанна