Принц Модильяни

Мои картины начинают продаваться, особенно портреты. Мне покровительствует крупный продавец картин, который гарантирует мне ежемесячный доход и организовывает мою первую персональную выставку в Париже. На выставке будут только мои работы, тридцать картин.

Мама, мои мечты начинают сбываться…

Всех целую.

Персональная выставка

– Амедео, хочу тебе сказать, что то, что мы с тобой делаем, – это действительно грандиозно. Ты для меня как брат. Ты, Жанна и ваш будущий ребенок – часть моей семьи. Для меня честь быть тебе полезным и помогать реализовать твои мечты. Я уверен, что однажды твои работы будут известны во всем мире.

– Збо… да ладно тебе.

– Невозможно, чтобы этого не произошло. Знаешь почему?

– Нет.

– Если ты видишь картину Пикассо – первое, что тебе непроизвольно приходит в голову: «Это работа Пикассо». Ты не можешь ошибиться. Пикассо невозможно ни с кем сравнивать, он уникальный.

– Так, и что?

– В отношении тебя – то же самое. «Это работа Модильяни». Невозможно ошибиться и спутать тебя с кем-то еще. Твой стиль – узнаваем.

– Збо, ты пьян.

– Да, порядочно. Ну и что?

– Поэтому ты на все смотришь оптимистично.

– Потому что я выпил?

– Да.

– Ерунда. Меня скоро вырвет, я приду в себя, но буду думать то же самое. Я рад, что мы вместе. Беатрис хотя бы в этом оказалась полезна – она познакомила нас. Ты ее видел с тех пор?

– Нет, ни разу.

– Даже случайно?

– Если она не хочет кого-то видеть, то не увидит даже случайно.

– Когда она увидит твою выставку, то поймет твою гениальность.

– Ты ошибаешься, Збо. Когда она увидит мою выставку, то скажет всем, что это ее заслуга.

В галерее Берты Вейль полно народу. На выставку пришли все известные мне парижские художники, среди них – мои давние друзья: Джино Северини, Мануэль Ортис де Сарате, Леонард Фудзита, Константин Бранкузи, Макс Жакоб и многие другие; я пока не видел только Пабло.

Я вижу много незнакомых мне людей, которые с большим уважением пожимают руку Леопольду и Берте. На их лицах одобрение и восхищение.

Ко мне подходит Мануэль и обнимает меня.

– Друг мой, ты нашел свой путь. Эта выставка – самая интересная в этом сезоне.

– Спасибо, Мануэль, я знаю, что могу доверять твоему мнению.

– Ты поразвлекся, да?

Я замечаю в глазах Мануэля чувство зависти.

– В каком смысле?

– Пока писал всех этих девушек.

К нам, подпрыгивая, подходит Макс Жакоб.

– Моди, тебе удалось заинтересовать даже меня, равнодушного к женской красоте.

Мануэль и Макс смеются, а я замечаю, что пришел Пикассо. Я спрашиваю Макса:

– Что говорит Пабло?

– Ничего не говорит – значит, ему нравится.

Бранкузи кладет мне на плечо свою огромную руку и шепчет на ухо:

– Вот видишь? Я всегда это знал. Ты упрямый.

– Такой же упрямый, как мрамор, который я больше не буду резать.

– Мы должны за тебя выпить. – Северини принес бутылку белого вина, он раздает нам бокалы и разливает вино. – Модильяни нравится женщинам, а женщины Модильяни нравятся нам!

Мы чокаемся и выпиваем.

– А где Жанна?

– Она придет попозже. Она сейчас отдыхает.

К нам присоединяется Збо, возбужденный и довольный.

– Амедео, все идет отлично, все отзывы – восторженные.

Джино протягивает бокал Леопольду – и в этот момент мы слышим крики с улицы. Я подхожу к витрине, где выставлены две мои картины, и вижу, что снаружи собралась толпа жестикулирующих и явно недовольных людей. Через стекло я не слышу, что именно они кричат, и у меня создается ощущение, что все это происходит внутри аквариума. Собравшиеся хватают друг друга за одежду, толкаются, чтобы пробраться к витрине; я же замер в оцепенении, потому что среди этой неразберихи, среди этих искаженных от непонятной ярости лиц я узнаю одно, которое я видел лишь раз в жизни, но с тех пор не могу забыть. Это лицо синьора Эбютерна. Он один в этой гомонящей и беспорядочной толпе остается неподвижен, на его довольном лице застыла едва уловимая улыбка.

Мы со Збо пробираемся сквозь толпу и подходим к Берте Вейль.

Я оглядываюсь по сторонам, но отца Жанны уже след простыл. Возможно, я ошибся или у меня было видение.

Мужчина в штатском в сопровождении жандарма что-то говорит Берте; ему приходится повышать голос, чтобы его услышали.

– Слишком много на обозрении – вообще всё!

– В каком смысле?

– Вы притворяетесь, что не понимаете?

– В многовековой истории искусства были картины в стиле ню всевозможных жанров.

– Но эти отличаются особыми, хм, деталями.

– Какими?

– Вы разве не видите?

– Чего?

– Тут видны волоски!

– Вы шутите?

– Вы должны закрыть выставку.

– По какой причине?

– Оскорбление целомудренности. У меня предписание.

– Но мы только что открылись!

– А теперь закроетесь.

– Как вас зовут?

– Русселот, комиссар Русселот. Но я ничего не решаю – это приказ начальника полиции. Он получил несколько десятков жалоб.

– Но почему? Я не понимаю.