Принцесса и страж

Ворон стал прилетать регулярно: каждые три дня Дарион получал хорш. Его воля обращалась в ничто, а разум дремал — то в апатичном блаженстве, то в желчном нетерпении, когда содержимое мешочка кончалось. Гайна играла с ним, позволив думать, что именно он — главный в их тандеме; Дарион мнил себя почти королём, и лишь корона отца напоминала, что он им не являлся.

Принц стал слугой Гайны, хотя сам того не заметил.

Она убедила его сделать татуировку; однажды в замок пришёл её человек и наколол на груди Дариона Уроборос. С тех пор Гайна могла с ним связаться уже без ворона. День за днём она прибавляла к своему кружеву по стежку — медленно, но неотвратимо.

И сейчас пришло время вернуться к плетению.

Гайна до крови прокусила себе палец. Потом издала долгий звук — трель чёрного стрижа — и теми же звуками «заговорила»; трель-говор разнеслась окрест, будто сотни стрижей сложили звуки в слова.

Тёмное пятнышко возникло в небе и метнулось к Гайне. На плечо её сел стриж. Трое его собратьев летели сюда же, но она их отослала — хватит и одного.

Кровь из прокушенного пальца стекла на ладонь, и стриж, перелетев на руку, стал пить. Через несколько секунд он вспорхнул.

Теперь Гайна не только им управляла, но и видела всё, что видел стриж.

Путь стрижа лежал в Акробон.

Под ним проносился лес, вились ручьи и зеленели луга. Стриж летел над фермами и дымом постоялых дворов, над семейством пасущихся оленей и приозёрной деревней, над разлапистым бором и мшистой, обманчиво смирной топью болот. Он летел, когда закат золотил траву, а небо наряжалось в янтарь. И когда уже стемнело, он всё летел над лесом, отдавшим вечернее золото за покров лунного серебра.

…Уже ночью стриж пронёсся над башней — одной из тех, что венчали стену города. Внизу горели факелы, блестели доспехи стражи. При свете пламени темнели цепи подъёмного моста.

Гайна послала стрижа вправо — к местным трущобам.

Те походили на трущобы Брелона (Найви с Айвэном, окажись они здесь, смогли бы это подтвердить), но кое-чем отличались; тут тёмной лентой сверкал канал, пересекавший весь город. Вода поступала из реки, бурлившей за Горлановой Высью (гора, на которой стоял замок, росла из каменистого, щетинившегося утёсами берега). Единственным, что объединяло знать с трущобами, был этот канал.

Пролетев над набережной, стриж сел на карниз старого дома, где по приказу Гайны клюнул в ставни. Раздались ругань и шаги. Гайна подумала, насколько всё могло быть проще: с обитателем дома она связалась бы мысленно, будь он человеком (уж сделать татуировку она бы его заставила)… Но была одна проблема: тот, кого разбудил стриж, человеком не являлся.

С утробным ворчанием он открыл окно.

— Здравствуй, Ксенох, — голосом Гайны сказал стриж.

В комнате царил мрак, но он лишь подчёркивал янтарный блеск хищных глаз.

— Что тебе нужно? — спросили из тьмы.

— Пора браться за дело, — сообщил стриж. — Буди берсерка.

Ответом был короткий рык.

— Потом сделаешь кое-что ещё, — продолжила Гайна. — Закончив с берсерком, отправляйся к Волчьему мосту.

— Об этом мы не договаривались, — пророкотало в ответ.

— Так считай, что договорились — или ты забыл, кто купил тебе свободу?

— Ты обещала выкупить моих братьев, если берсерк будет разбужен.

— Условия изменились… конечно, если ты не хочешь расторгнуть сделку.

В комнате шумно вздохнули:

— Не хочу…

— Мудрый выбор. Итак, повторяю: Волчий мост. Через несколько дней туда явятся мальчишка-человек и девчонка-айрин. Мне нужно, чтобы ты прикончил обоих… а если с ними будет кто-то ещё, убей и его.

Из тьмы снова прорычали, но возражений не последовало; вместо этого к стрижу потянулась рука — вся в шерсти, с жуткими когтями. Огромная даже по меркам зверолюдей.

На прощание Гайна сказала:

— Да, Ксенох… эти двое заставили меня попотеть, так что быстро не убивай их — можешь насладиться процессом. Знаю, ты это умеешь.

Гайна «отпустила» стрижа, и тот съёжился, не понимая, как очутился на карнизе. А затем он был схвачен когтистой рукой. Бедный стриж угодил в пасть; последним, что он услышал, был хруст косточек, перемалываемых зубами.

Дверь дома вскоре открылась. Огромная фигура, закутанная в плащ, направилась вдоль набережной. Лицо скрывал капюшон, и казалось, что под ним пустота — лишь глаза хищно поблёскивали во тьме.

Дойдя до пристани, Ксенох пнул спавшего у сарая пьяницу:

— Есть работа.

Привстав, тот прищурился левым глазом (единственным, который у него был):

— Это ты, зверочеловек?..

— Я, — угрюмо пробасил Ксенох. — И мне нужна лодка. Прямо сейчас.

— Сейчас-то зачем — можно же и до утра подожда…

Рука-лапа схватила строптивца и подняла его над пристанью. Пытаясь достать ногами доски, тот выдавил:

— Я всё понял, понял… Будет тебе лодка!

Спустя немного времени Ксенох сидел в плывущей по каналу гондоле. Пьяница-гондольер, несмотря на жалкий вид, ловко управлялся с веслом. Очень скоро они выплыли из трущоб к богатым кварталам, — а по сути в иной мир… Мир сытости, успеха и улыбок.

Когда светало, Ксенох дал гребцу золотой (тот не поверил своему глазу) и сошёл на берег.