Принцесса-невеста

По большей части все это трогательно и волнующе, но, решил я, только запутывает сюжет. Я ограничился настоящей любовью и необычайными приключениями, – по-моему, это был верный выбор. И по-моему, жизнь его оправдала. Моргенштерна никогда никто не читал – только во Флорине. Я же подарил эту книжку всему миру, и, когда вышел фильм, аудитория только выросла. А так – ну да, я книжку сократил.

Но вы уж меня извините, я ее вылепил. И я вернул ее к жизни. Не знаю, назовите как хотите, но поработал я неплохо.

И поэтому «Ребенок принцессы» меня тогда попросту не занимал. Начать с того, что там вагон работы. Вкалывать пришлось бы многие тысячи часов. Но и это ничто в сравнении с неослабными нападками Шогов. То один ужасный иск, то другой, и всякий раз надо защищаться, давать показания, и прямо тошнило, поскольку все это означало, что под вопросом моя порядочность.

Только нового Моргенштерна мне тогда и не хватало.

И «Ребенка принцессы» я даже толком не прочел. Как-то днем забежал в Колумбийский университет – я передал туда весь свой архив, – и ко мне заглянул один флоринский парнишка, подсунул черновик перевода на поглядеть. Целиком эта книга называется так: «С. Моргенштерн. Ребенок принцессы: превосходное сказание об отваге пред лицом гибели сердца». Отличная первая страница, прямо душа в пятки, но это примерно все, что я запомнил. Тогда это была просто очередная книжка, понимаете? В сердце еще не застряла.

До поры.

Отчего же все изменилось?

Сказать вам правду – можно и сказать, – жизнь моя в последние лет десять была, как бы точнее выразиться… какой антоним у слова «захватывающий»? Нет, я написал кучу сценариев и кое-какую публицистику, но не сочинил ни одного романа, и вы, пожалуйста, не забывайте, что это моя больная мозоль, ибо вот я кто в глубине души – я романист, романист, который по случаю пишет сценарии. (Ненавижу, когда знакомишься с людьми, а они такие: «Ну, когда следующая книга?» – и я всякий раз улыбаюсь и вру, что уже на финишной прямой.) А все мои фильмы – не считая «Мизери»[52] – принесли свою долю разочарований.

Я живу один в Нью-Йорке, в приятной гостинице, круглосуточное обслуживание в номерах, и все это прекрасно, однако подчас мне кажется, что, может, когда-то я и писал нечто толковое, – но, короче, возможно, этих дней уже не вернуть.

Тем не менее плохое разбавлено хорошим – у меня всегда есть сын Джейсон.

Вы же помните, как в десять лет он был размером с дирижабль, без крупицы юмора и ковылял? Так вот, это он еще был худой. И мы с Хелен вечно из-за него пикировались.

К пятнадцати он стал тушей за триста фунтов. Я рано пришел с работы, заорал, что я дома, направился к винному шкафу и тут услышал нечто душераздирающее…

…рыдания…

…из детской. Я вдохнул поглубже, подошел к двери, постучал. Мы тогда с Джейсоном не очень-то дружили. Говоря по правде, он меня особо не любил. Почти меня не замечал, кино мое чморил, ни одной книжки и не подумал открыть. Это меня, конечно, убивало, но я не подавал виду.

– Джейсон? – позвал я из-за двери.

Душераздирающие рыдания продолжались.

– Что случилось?

– Ты ничем не поможешь – никто не поможет – ничто не поможет… – И такое безнадежное «уа-а-а»…

Я понимал, что вот только меня ему сейчас и недоставало. Но я должен был войти.

– Я никому не скажу, честное слово.

Он выкатился ко мне в объятия – лицо красное, перекошенное.

– Я урод, пап, со мной никто не дружит, а девчонки смеются и издеваются, потому что я жирный.

Я заморгал, отгоняя слезы, – понимаете, оно ведь так все и было. Я оказался в ловушке. Непонятно, хочет ли он услышать от меня правду. Но в конце концов пришлось это сказать:

– Кого волнует? А я тебя люблю.

И он так в меня вцепился.

– Папуля, – выдавил он. – Папуля. – Он впервые меня так назвал, благодарение небесам, и его слезы обжигали мне кожу.

С того дня у нас все переменилось.

Вот уже двадцать лет у меня не сын, а мечта. Более того, Джейсон – мой лучший в мире друг. Но поворотный момент случился назавтра.

Я повел его в книжный магазин «Стрэнд» на углу Бродвея и 12-й улицы – сам туда часто хожу, в основном когда готовлюсь писать, – и мы уже собрались войти, но тут Джейсон остановился перед фотографией в витрине, обложкой фотоальбома.

– А это, интересно, кто? – спросил он, прилипнув к ней взглядом.

– Австрийский культурист, хочет пробиться в кино. Мы знакомы – виделись, когда я тут недавно в Лос-Анджелес летал. Он хочет сыграть Феззика, если снимут «Принцессу-невесту». – (Надо понимать, случилось это в конце 1970-х, двадцать лет назад. Шварценеггер был никем, а когда все же начались съемки «Принцессы-невесты», он стал звездой такой величины, что у нас не хватило на него бюджета.) – Он мне понравился. Очень умный парень.

Джейсон глаз не мог отвести от портрета.

И тогда я произнес волшебные, пожалуй, слова:

– Раньше он тоже был пухлый.

Джейсон уставился на меня:

– Вот уж не думаю.

Я тоже не думал, но сказать не помешает.