Принцесса-невеста

И на балконе я сообразил почему – все мы авторы наших снов: она была мной, она была мной и оплакивала меня, которым я стал. А потом я вспомнил, что читала она не «Принцессу-невесту», а про Феззика и безумца на горé, начало «Ребенка принцессы», и понял, что дважды чуть не умер и дважды Моргенштерн меня спасал, а теперь он опять рядом, опять меня спасает, потому что, с балкона глядя на рассветный город, я понял: я снова буду настоящим писателем, а не просто занудой с ундервудом, каким в Большом Мире до сих пор воображают сценариста.

Я сомневался, что с места разгонюсь до шестидесяти, начну роман с нуля. Я вряд ли смог бы насочинять всякого, как тридцать лет сочинял для романов.

Давайте я объясню, к чему был не готов.

Возьмем, к примеру, Зелла, нацистского стоматолога из «Марафонца»[54] (в кино его сыграл Лоренс Оливье – прекрасен, скажите? Помните сцену со стоматологическими инструментами, где он такой: «Оно в безопасности»?). В общем, на Манхэттене есть 47-я улица, между Пятой и Шестой авеню, и как-то раз, много десятилетий назад, я куда-то шел, не помню, не важно, но, словом, там есть один квартал, называется «алмазный район». В каждой лавке торгуют алмазами, владельцы в основном евреи, и у многих до сих пор видны концлагерные номера. И я подумал, что отличная вышла бы сцена, если бы по этой улице шел нацист.

Какой именно нацист, я не знал, но, видимо, стал почитывать то и се, людей расспрашивать и в конце концов наткнулся на самого гениального, Менгеле, двойного доктора, науки и медицины, который, как тогда считалось, жил в Аргентине, – тот самый мужик, что безжалостно экспериментировал на близнецах.

Ладно, красота, нациста нашли – но зачем он с риском для жизни потащился на 47-ю улицу? Ясно одно: уж явно не погулять завернул. Если его все как один повсюду ищут, причина нужна железобетонная.

Идут годы, Менгеле застрял у меня в голове, постепенно вырисовывается Малец – этот самый марафонец. Потом мне повезло: я прочел об одном хирурге, который изобрел рукав для кардиохирургии, не помню где, в Кливленде, что ли, но можно перенести в Нью-Йорк.

Ага-а-а! Менгеле приезжает в Америку, в Нью-Йорк, потому что выхода нет, его жизнь в опасности.

Блеск.

Самая сложная загвоздка преодолена, некоторое время я летаю как на крыльях, а потом до меня доходит – вот болван! – что это за хрупкий такой злодей, которому нужна операция на сердце? Да если за ним охотятся, он у меня от одной беготни коньки отбросит.

Как вы понимаете, спустя пару лет я кое-что придумал, и написал книгу, и написал сценарий, и по сей день лучшая сцена в фильме – помимо этой, с инструментами, – та, где Зелл бродит среди евреев.

В то утро на балконе я понял, что к такому странствию не готов. А вот вылепить «Ребенка принцессы» – идеальный срединный путь. Я оживлю эту книжку, как в свое время «Принцессу-невесту», – и возвратится уверенность, и я вновь стану прежним.

Короче, я сокращаю продолжение «Принцессы-невесты», потом сажусь за свой роман, а потом отчаливаю на закат, спасибо пребольшое. Едва с утра пооткрывались конторы, я звякнул Чарли (по-прежнему моему адвокату) и сказал, что больше всего на белом свете хочу сократить продолжение, и как он думает, нельзя ли добиться от фонда Моргенштерна прекращения боевых действий.

В ответ он сказал нечто удивительное:

– Они сами позвонили сегодня мне. Шоги. Дочь Кермита. Молодая адвокатесса, тоже с ними работает, по голосу умная и приятная, и сказала, цитирую: «Мы хотим заключить мир с вашим мистером Голдманом».

Точнее всех выразился Теннесси: «Как быстро внял Господь… бывает же»[55].

С Карлофф Шог я встретился наутро за завтраком в ресторане отеля «Карлайл» – красивей не найти во всем Нью-Йорке. Чарли договорился о встрече, а сам решил не ходить, какой смысл, это же «смотрины» – поточим друг о друга свое обаяние, поглядим, сможем ли вести дела.

Ну, я сидел, ждал. Решил, что, раз ее зовут Карлофф Шог, она усатая – к гадалке не ходи, а про подмышки лучше и не думать. (На случай если вы не знаете – а вы не знаете, таких вещей никто не знает, – Карлофф во Флорине – самое популярное женское имя. Понимайте как хотите.)

И в ресторан входит мечта поэта. Лет тридцати пяти, одета роскошно, длинные светлые волосы распущены, красотка. Подходит ко мне и протягивает руку:

– Привет, я Карли Шог, так рада познакомиться, вы в точности как на портретах в книгах, только, если позволите, моложе.

– Позволю, говорите это хоть во весь голос и ежеминутно.

Перед обворожительными молодыми особами у меня обычно слегка заплетается язык – тут я вывернулся довольно изящно. Но вот ведь какое безумие – в тот миг, когда мы и знакомы-то были секунд десять, я решил, что она меня хочет. «Хочет» в смысле «вожделеет». А если вы хоть чуточку соображаете, кто я есть, вы понимаете, что такой человек убежден: его никто никогда не хочет. Уж точно не в смысле «вожделеет».

– Что вас привело в Америку? – спрашиваю.