Принцесса-невеста

Основная беда в другом – что теперь?

На случай, если план не выгорел, у Виццини имелось строжайшее предписание: «Вернись к началу». Вернись к началу, дождись Виццини, перегруппируйся, перепланируй, начни заново. Иньиго даже сочинил стишок для Феззика, чтобы великан запомнил, как поступать в час нужды: «Болван, долдон, вернись к началу – таков закон».

Иньиго точно знал, где все началось. Работу они получили в Воровском квартале Флоринбурга. Как обычно, Виццини договаривался один. Встретился с заказчиком, они ударили по рукам, он расписал план, и все это было в Воровском квартале. Значит, туда Иньиго и дорога.

Вот только он терпеть не мог Воровской квартал. Все такие грозные, крупные, мясистые и мускулистые; ну да, он величайший фехтовальщик на свете – и что с того, по нему ведь не скажешь. По нему скажешь, что он щуплый испанец – одно удовольствие обокрасть. Что ему – вешать на грудь табличку: «Осторожно, величайший фехтовальщик со времен корсиканского аса. Не укради»?

Кроме того – и тут Иньиго пронзила боль, – не такой уж он и великий, теперь все иначе, тоже мне великий – только что побит. Прежде – да, он был титаном, однако ныне, ныне…

* * *

Здесь вы не прочтете шестистраничный монолог, в котором Моргенштерн устами Иньиго рассуждает о горечи преходящей славы. Объясняется тем, что предыдущую книгу Моргенштерна разгромили критики и продавалась она фигово. (Лирическое отступление: а вы знаете, что первый сборник стихотворений Роберта Браунинга не разошелся вообще – ни единого экземпляра не продали? Истинная правда. Его не купила даже матушка Браунинга в книжной лавке по соседству. Представляете, какое унижение? Вообразите только – скажем, вы Браунинг, это ваша первая книга, вы втайне надеетесь, что теперь-то – теперь-то вы наконец чего-то добьетесь. Авторитета. Статуса. Выжидаете неделю и лишь потом спрашиваете издателя, как идут дела, – вы же не хотите никому докучать, словно муха приставучая. Заскакиваете, скажем, через неделю, и всё, наверное, очень по-английски, с недомолвками, а вы же Браунинг, и вы болтаете о том о сем, а потом наконец этак вскользь роняете вопрос жизни и смерти: «Ой, кстати, а вы уже знаете, что там с моими стишками?» И редактор, который страшился этой минуты, отвечает, наверное: «Ну сами понимаете, как нынче обстоят дела с поэзией; книжки не расходятся, не то что прежде, надо подождать, пока сарафанное радио сработает». И наконец кто-то вынужден сказать прямо: «Ни одной, Боб. Прости, ни одной подтвержденной продажи. Сначала казалось, что у Хэтчарда на Пиккадилли есть потенциальный покупатель, но не сложилось. Ты только не расстраивайся, Боб; как пойдет, мы тебе сразу свистнем». Конец лирического отступления.)

Короче, Иньиго завершает свою речь, обращенную к Утесам, и потом несколько часов ищет рыбака, что перевезет его обратно во Флоринбург.

* * *

Воровской квартал оказался еще хуже, чем Иньиго помнилось. Прежде с ним был Феззик, и они рифмовали, и Феззика хватало, чтоб ни один вор не подступился.

Перепуганный насмерть, Иньиго в панике шагал по улицам. Откуда этот жуткий страх? Чего он боится?

Он присел на грязном крылечке и задумался. В ночи кричали, раскатисто гоготали в пивных. Он боится, сообразил Иньиго, потому что сейчас, здесь, в обнимку с шестиперстовой шпагой для пущей уверенности, он вновь стал тем, чем был до появления Виццини.

Он снова неудачник.