Принцесса-невеста

– Потому как пишу стихи я, – ответил молчун.

Иньиго испустил вопль и заковылял к нему.

– Феззик, это ты, да?

– ВСЕГДА! – Он поймал Иньиго, когда тот споткнулся, и вздернул на ноги.

– Вот так и держи, – велел крикун и замахнулся, как с Фолкбриджем.

Х

Р

Я

С

Ь

!

Феззик скинул крикуна в телегу к Фолкбриджу, накрыл обоих замызганным одеялом и бегом вернулся к Иньиго, которого временно привалил к стене.

– Я так ужасно рад тебя видеть, – сказал Феззик.

– Ой, и я… и… я… но… – Голос Иньиго затихал. – Слаб я стал для сюрпризов, – вот и все, что он успел выдавить напоследок, а затем лишился чувств от изнеможения, и коньяка, и недоедания, и недосыпа, и много еще чего, тоже отнюдь не питательного.

Феззик одной рукой схватил его, другой телегу и побежал в пивную Фолкбриджа. Внес Иньиго в дом, уложил в хозяйскую пуховую постель и стремглав потащил телегу к выходу из Воровского квартала. Он лишний раз проверил, хорошо ли обе жертвы прикрыты замызганным одеялом, а за воротами громилы пересчитали сапоги всех перемещенных лиц. Число сапог сошлось с прогнозированным, и к одиннадцати утра огромный Воровской квартал официально закрыли на здоровенный висячий замок.

Освободившись от службы, Феззик пошел вдоль стены квартала, пока не отыскал тихого места, и там подождал. Он был один. Стена его не смущала – руки-то работают, – и он быстренько через нее перелез и опустелыми улицами побежал к дому Фолкбриджа. Там он заварил чай, отнес наверх и влил в Иньиго. Вскоре тот уже самостоятельно моргал.

– Я так ужасно рад тебя видеть, – сказал Феззик.

– Ой, и я, и я, – согласился Иньиго. – Прости, что я грохнулся в обморок, я три месяца только и делал, что ждал Виццини да лакал коньяк, и еще удивился, когда тебя увидел, – короче, на пустой желудок все это немножко чересчур. Но мне уже лучше.

– Вот и хорошо, – сказал Феззик. – Виццини умер.

– Да? Умер, значит… Виц… – И Иньиго вновь лишился чувств.

Феззик остался собой недоволен.

– Дурак безмозглый, можно как надо и как не надо, а ты вечно как дубина; болван, долдон – вернись к началу, таков закон.

Тут Феззик почувствовал себя полным идиотом: столько месяцев не помнил, теперь вспомнил, а уже и не нужно. Он побежал вниз, заварил еще чаю, нашел крекеры и мед и снова покормил Иньиго.

Когда тот заморгал, Феззик сказал:

– Отдыхай.

– Спасибо, друг мой; больше никаких обмороков. – Иньиго закрыл глаза и час проспал.

Феззик возился в кухне у Фолкбриджа. Стряпать как полагается он не умел, но умел разогреть, умел остудить, отличал свежее мясо от тухлого по запаху, и не так уж трудно оказалось сварганить нечто, в прошлой жизни бывшее ростбифом, и другое нечто, напоминавшее, пожалуй, картошку.

Внезапный аромат горячей пищи пробудил Иньиго; лежа в постели, он ел и ел, а Феззик его кормил.

– Я и не подозревал, что так распустился, – заметил Иньиго, жуя.

– Тш-ш, теперь все будет хорошо, – сказал Феззик, отрезал еще кусок мяса и сунул ему в рот.

Иньиго старательно пожевал.

– Сначала ты появляешься как обухом по башке, потом эта история с Виццини. Видимо, для меня это был перебор.

– Это для кого угодно перебор; отдыхай, пожалуйста. – Феззик опять принялся резать мясо.

– Я какой-то младенец, право слово, совсем беспомощный, – сказал Иньиго с полным ртом.

– К закату будешь как новенький, – пообещал Феззик, целясь следующим куском. – Шестипалого вельможу зовут граф Рюген, и он сейчас во Флоринбурге.

– Любопытно, – успел на сей раз произнести Иньиго и снова лишился чувств.

Феззик стоял над неподвижной фигурой.

– Ну, я правда рад, – сказал он. – И мы давно не виделись, и у меня куча новостей.

Иньиго лежал молча.

Феззик побежал в ванную Фолкбриджа, заткнул слив, долго возился, в конце концов наполнил ванну обжигающей водой и свалил туда Иньиго – одной рукой зажал ему рот, другой держал тело под водой, – и когда коньяк стал сочиться из тела по́том, Феззик вылил воду и наполнил ванну снова, на сей раз ледяной водой, и опять свалил туда Иньиго, а когда вода слегка согрелась, опять налил горячей и опять свалил Иньиго, и теперь коньяк прямо-таки тек из пор, и так оно и шло, то горячая, то ледяная, то опять кипяток, потом чай, потом гренок, потом опять горячая и опять ледяная, затем подремать, побольше гренков, поменьше чаю, но очень долго полежать в горячей ванне, и в Иньиго уже почти не осталось коньяка, а напоследок еще раз в ледяную воду и два часа поспать, и наконец, уже ближе к вечеру, Феззик и Иньиго сидели в кухне Фолкбриджа, и впервые за три месяца у Иньиго почти блестели глаза. Ну да, руки еще дрожали, но не очень заметно, и, пожалуй, этого человека доконьячный Иньиго одолел бы за час серьезного поединка. Но мало какие мастера на свете продержались бы против него хоть пять минут.

– Теперь расскажи коротко: пока я тут лакал коньяк, ты-то где был?