Принцесса-невеста

– Я люблю тебя, – сказала Лютик. – Я знаю, это должно удивить тебя, ведь я всегда презирала тебя, и унижала тебя, и насмехалась над тобой, но я люблю тебя вот уже несколько часов, и с каждой секундой всё больше и больше. Час назад я думала, что я люблю тебя сильнее, чем какая-либо женщина когда-нибудь любила мужчину, но полчаса спустя я осознала, что то, что я чувствовала раньше, было ничто по сравнению с тем, что я чувствовала тогда. А через десять минут я поняла, что моя предыдущая любовь была словно лужа по сравнению с морем перед штормом. Твои глаза похожи на него, ты знаешь об этом? О да, похожи. На скольких минутах назад я остановилась? На двадцати? Я рассказала тебе всё, что чувствовала до того момента? Неважно. – Лютик всё ещё не смела взглянуть на него. Солнце вставало за её спиной, она чувствовала его тепло на плечах, и это придало ей храбрости. – Я люблю тебя настолько сильнее теперь, чем двадцать минут назад, что это просто невозможно сравнить. Я люблю тебя настолько сильнее теперь, чем когда ты открыл дверь своей лачуги, это просто невозможно сравнить. В моём теле нет места ни для чего, кроме тебя. Мои руки любят тебя, мои уши очарованы тобой, мои колени дрожат в слепом обожании. Мой разум умоляет тебя приказать ему что-нибудь, чтобы я смогла повелеваться. Хочешь, чтобы я следовала за тобой до конца дней своих? Я сделаю это. Хочешь, чтобы я пресмыкалась перед тобой? Я буду пресмыкаться. Я буду молчать для тебя или петь для тебя, а когда ты проголодаешься, позволь мне принести тебе еды, а если тебе захочется пить, и ничто не сможет утолить твою жажду, кроме аравийского вина, я отправлюсь в Аравию, хоть это и на другом конце света, и принесу бутылку тебе к обеду. Если я могу что-то сделать для тебя, я сделаю это; если я не могу чего-то сделать, я научусь делать это. Я знаю, что мне не сравниться с графиней в способностях, или в мудрости, или в привлекательности, и я видела, как она смотрела на тебя. И я видела, как ты смотрел на неё. Но, прошу тебя, помни, что она стара и у неё есть другие интересы, а мне семнадцать и для меня не существует ничего, кроме тебя. Любимейший Уэстли – я никогда не называла тебя так раньше, правда? – Уэстли, Уэстли, Уэстли, Уэстли, Уэстли – дорогой Уэстли, любимый Уэстли, милый прекрасный Уэстли, прошепчи, что у меня есть шанс завоевать твою любовь.

И с этими словами она совершила самый отважный поступок в своей жизни: она посмотрела ему прямо в глаза.

Он захлопнул дверь перед её носом.

Без единого слова.

Без единого слова.

Лютик бежала. Она развернулась и бросилась прочь, горько рыдая; слёзы застилали ей глаза, она споткнулась, врезалась в дерево, упала, поднялась, продолжила бежать; её плечо пульсировало от удара, и боль была сильна, но недостаточно сильна для того, чтобы облегчить её вдребезги разбитое сердце. Она бежала в свою комнату, к своей подушке. Укрывшись в безопасности за запертой дверью, она затопила мир слезами.

Ни единогослова. У него не хватило любезности даже на это. «Прости», мог бы сказать он. Ему не стало бы хуже от короткого «прости». «Слишком поздно», мог бы сказать он.

Почему он не сказал хоть что-нибудь?

Некоторое время Лютик сосредоточенно размышляла над этим вопросом. И внезапно ответ пришёл к ней: он ничего не сказал, потому что в ту же минуту, когда он открыл бы рот, всё было бы кончено. Конечно, он был красив, но туп? Стоило ему заговорить, и его песенка была бы спета.

– Дуггххххх.

Вот что бы он сказал. В минуты остроумия Уэстли хватало именно на что-нибудь такое.

– Дуггххххххх, спасибки, Лютик.

Лютик вытерла слёзы и улыбнулась. Она глубоко и тяжело вздохнула. Это лишь часть взросления. Тебя внезапно обуревают эти маленькие быстрые страсти, но стоит тебе моргнуть глазом, и они уже в прошлом. Ты прощаешь все недостатки, находишь совершенство, влюбляешься без остатка; на следующий день восходит солнце, и всё уже кончено. Считай это опытом, милая, и начинай новый день. Лютик встала, заправила постель, переоделась, причесалась, улыбнулась и снова разразилась слезами. Потому что был предел тому, насколько можно обманывать саму себя.

Уэстли не был глуп.

О, она могла сделать вид, что был. Она могла смеяться над тем, что речь давалась ему с трудом. Она могла упрекать себя за то, что глупо увлеклась дураком. Но правда была такова: у него была голова на плечах. И его мозг был так же хорош, как и его зубы. У его молчания была причина, и эта причина не имела ничего общего с работой серых клеточек. Он промолчал из-за того, что, на самом деле, ему было нечего сказать.

Он не отвечал ей взаимностью, и с этим ничего нельзя было поделать.