И невероятно быстро её потенциал стал реализовываться. С двадцатого места она меньше чем за две недели перепрыгнула на пятнадцатое, неслыханный сдвиг за такой малый строк. Но спустя три недели она была уже девятой и продолжала двигаться вперёд. Конкуренция стала невероятной, но на следующий день после того, как она стала девятой, пришло трёхстраничное письмо от Уэстли, и, просто прочитав его, она похорошела до восьмой. Именно это способствовало её успеху больше, чем всё остальное – её любовь к Уэстли не переставала расти, и все поражались тому, как она выглядела, доставляя молоко по утрам. Некоторые могли лишь смотреть на неё, разинув рот, но многие заговаривали с ней, и те, кто делал это, находили её более дружелюбной и ласковой, чем прежде. Даже деревенские девушки начали кивать и улыбаться ей, и некоторые из них справлялись об Уэстли, что было ошибкой, если, конечно, у вас не было много свободного времени в запасе, потому что если кто-то спрашивал Лютик об Уэстли – она отвечала им. Он был, как всегда, божественен; он был блистателен; он был исключительно потрясающ. Иногда слушателям было немного сложно следить за её речью, но они старались как могли, ведь Лютик любила его так безгранично.
И именно поэтому смерть Уэстли потрясла её так сильно.
Он написал ей перед отплытием в Америку. Его корабль назывался «Гордость Королевы», и он любил её. (Все его предложения заканчивались так: Сегодня идет дождь, и я люблю тебя. Моя простуда уже почти прошла, и я люблю тебя. Передавай Коню привет, и я люблю тебя. В этом духе.)
Затем писем не было, но это было объяснимо; он был в море. А потом она услышала. Она вернулась домой, доставив молоко, и её родители сидели остолбенев.
– Неподалеку от берега Каролины, – прошептал её отец.
Её мать прошептала:
– Без предупреждения. Ночью.
– Что? – спросила Лютик.
– Пираты, – сказал её отец.
Лютик подумала, что ей будет лучше присесть.
Тишина в комнате.
– Его взяли в заложники? – выдавила из себя Лютик.
Её мать покачала головой.
– Это был Робертс, – сказал её отец. – Ужасный Пират Робертс.
– О, – произнесла Лютик. – Который никого не оставляет в живых.
– Да, – отозвался её отец.
Тишина в комнате.
Внезапно Лютик затараторила:
– Его зарезали?.. Он утонул?.. Они перерезали ему горло во сне?.. Они разбудили его, как вы думаете?.. Наверное, они забили его до смерти… – Тут она встала. – Я становлюсь глупой, простите меня. – Она покачала головой. – Как будто важно, как именно они сделали это. Простите меня, пожалуйста. – И с этими словами она поспешила в свою комнату.
Она оставалась там много дней. Поначалу родители пытались выманить её, но она не поддавалась на их уговоры. Они стали оставлять ей еду под дверью, и она съедала немножко, лишь столько, сколько ей было необходимо, чтобы оставаться живой. Изнутри ни разу не донеслось никакого шума, ни плача, ни других звуков горя.
И когда она наконец вышла наружу, её глаза были сухи. Её родители завтракали в молчании. Они посмотрели на неё и стали было вставать, но она жестом остановила их. «Я могу сама о себе позаботиться, благодарю», – и она начала готовить себе еду. Они внимательно наблюдали за ней.
В сущности, она никогда не выглядела столь хорошо. Когда она вошла в свою комнату, она была лишь невероятно прелестной девушкой. Вышедшая к ним женщина была чуть тоньше, намного мудрее, на океан печальнее. Она понимала природу боли, и за великолепием её черт были видны характер и неоспоримое знание страдания.
Ей было восемнадцать. Она была самой прекрасной женщиной за сотню лет. Ей было всё равно.
– У тебя всё в порядке? – спросила её мать.
Лютик сделала маленький глоток какао.
– Всё хорошо, – сказала она.
– Ты уверена? – переспросил её отец.
– Да, – ответила Лютик. Последовала очень длинная пауза. – Но я больше никогда не полюблю.
И она сдержала своё слово.
Это моё первое большое сокращение. Глава один, Невеста, практически полностью посвящена невесте. Глава два, Жених, добирается до принца Хампердинка только на последних нескольких страницах.
Именно на этой главе мой сын Джейсон бросил читать, и его нельзя в этом винить. Ведь Моргенштерн открыл эту главу шестьюдесятью шестью страницами флоринской истории. Точнее, истории флоринской королевской власти.
Занудно? Невероятно.
Почему мастер повествования остановил своё повествование до того, как оно могло по-настоящему развернуться? Ответ неизвестен. Моя единственная догадка состоит в том, что для Моргенштерна настоящим повествованием был не рассказ о Лютик и тех замечательных вещах, что она переживает, а, скорее, история монархии и тому подобное. И, когда выйдет эта версия книги, я ожидаю, что все без исключения ныне живущие флоринские учёные захотят убить меня. (Колумбийский университет имеет прямую связь с книжным обозрением «Нью-Йорк Таймс», в котором работают ведущие американские эксперты по Флорину. С этим я ничего не могу поделать, и лишь надеюсь, что они поймут, что в мои намерения никоим образом не входило разрушить видение Моргенштерна.)