Принцесса с дурной репутацией

– Да.

– Представь бесконечное, безграничное пространство. Оно неподвластно времени, оно неподвластно измерениям и состоит только из одного – из информации. Информация рассеяна по нему, как пыль, и ее такое множество, что изучить ее, познать полностью нет никакой возможности. Нет такого разума. Кроме меня. Потому что именно я владею этой информацией.

– И как это относится к герцогу Альбино Монтессори?

– Ну, если на простом примере… В какой-нибудь галактике, на планете стекловидных эллипсоидов некий эллипсоид сочинил гимн – во время цикла релаксации. Придя в состояние бодрости, он о гимне забыл – просто я этот гимн изъял из его разума, преобразовал и поместил в разум своего носителя – герцога Альбино. Ну зачем, скажи, эллипсоидам гимны? Они прекрасно без них обходятся, греют свои эллипсы под десятью солнцами, и ладно. А вы, человечество, получили прекрасное стихотворение.

– Какое именно?

– «Гимн зимней буре». Помнишь: «Как это небо мглой покрыто, как вихри снежные летят…» Все школьники на вашей Планете знают это стихотворение наизусть, даже те, кто живет в местах, где и снега-то никогда не бывало.

– И герцог сам, самостоятельно, не сочинил ни одного стихотворения?

– Ну, он пытался. Ведь благодаря мне его собственный разум стал острее и восприимчивее к прекрасному. Герцог изучил теорию стихосложения, полифонию, размеры, ритмику, тонику, но когда он пытался на основе одних только своих знаний создать стихотворение, у него получалось… так, нечто неудобоваримое. Я стал не просто голосом в его голове, я голос его вдохновения. Знаешь, иногда он даже пытался взбунтоваться против меня – не слушал моих советов, замыкался в себе, отказывался писать. Но потом все возвращалось на круги своя – ведь Альбино знал, что, если я покину его и уйду к другому поэту или писателю, тот станет гением всех времен, а герцог Монтессори будет обречен на бездарную старость…

– Мне жаль его, – искренне сказала я.

– Отчего же?

– Он просто кукла в руках кукловода. Игрушка.

– Заметь, прекрасная, талантливая игрушка! И все смотрят на него, а про кукловода никто и не подозревает. Я ведь делаю это не для собственной славы, а для его.

– Нет. Как раз для собственной!

– Вот еще. Никто обо мне не знает и никогда не узнает.

– Но вот я же – узнала.

– А, ты… Но ты будешь молчать. Во-первых, потому, что ты любишь свою подругу Оливию и не захочешь, чтобы она узнала о своем отце такую непонятную и ненужную правду. Во-вторых, тебе просто никто не поверит, скажут, что ты хочешь очернить имя великого мастера. Ну и в-третьих, я ведь могу очень жестоко наказывать.

– Как?

– Представь, что я буду звучать у тебя в голове. Постоянно. Приказывать тебе убивать людей, или калечить себя, или поджигать все вокруг… Все поймут, что ты больна, и в какой-то степени будут правы. Знаешь, что делают с больными, которые слышат голоса, куда их запирают? Очень мило шутить насчет смирительной рубашки, обитых войлоком стен и ледяного душа – до тех пор, пока это не испытаешь на себе.

– Я… Я буду молчать.

– Не сомневаюсь. Ну вот. Ты узнала тайну, может быть, не самую великую, но наверняка такую, которую примешь близко к сердцу. Вот теперь ты можешь возвращаться к себе. Или останешься? Тут абсолютный покой. Ты перестанешь быть собой, но ты будешь информацией о некой Люции Веронезе, бывшей и жившей когда-то и где-то… Кому-нибудь и когда-нибудь эта информация может пригодиться…

– Нет, пожалуйста, отпусти меня!

– Нет проблем. Удачного дня-я-я-я…

– Дня, дня, дня…

– Она лежит так уже четыре дня.

– Послушайте, должно же быть какое-то средство, чтобы привести ее в себя! Она же не мертвая! Дыхания нет, но зрачки реагируют на свет!

– Герцогиня, следует вызвать доктора из столицы…

– Он неделю будет ехать! Люци! Люци, отзовись, где ты! Ну, очнись же ты!

По щекам хлоп-хлоп. Кто ж так хлопает, мух, что ли, отгоняет?… И вообще, это мои щеки, они не предназначены для жестокого обращения.

– А-а, – заявила об этом я.

– Она очнулась! – раздался истошный визг, в коем я узнала голос герцогини Оливии.

– Э-э, – я попыталась приветствовать ее, но забыла, где у меня находятся руки. Потом вспомнила. Подняла одну. Кстати, было нелегко.

– Вот видишь, Сюзанна, я верила, что она жива и очнется. Фигаро, давай вольем в нее твой антипохмельный бальзам! Я знаю, что у тебя там добавлена смесь жгучих перцев, селитра и жидкий хрен, так что…

– Нет! – вот, ура, мое первое связное слово. – Нет! Я сама!

– Что сама, коровища моя ненаглядная?! – Оливия стиснула меня в объятиях. – Ух, как ты меня напугала!

– Сама приду в себя, без хрена. – У меня ужасно болела голова и двоилось в глазах, но в остальном я чувствовала себя вполне сносно. – Оливия, где я?

– В собственной комнате, дорогуша, – вместо герцогини голос подала Сюзанна. – Ох, и напугали же вы всех нас!

– А что было? – посмотрела я на Оливию.

Она тоже на меня посмотрела. Взглядом, который предполагает, что Оливия будет лгать как сивый мерин.

– Бедняжка! – жалостливо сказала она мне. – Мы пошли с тобой в картинную галерею, и там ни с того ни с сего ты упала в обморок.

– Картина…