Принцесса с дурной репутацией

Когда нам стало скучно так, что впору подумать о самоуничтожении, мы оставили Себастьяно, еще раз надавали ему указаний, как прятать туфельку и анапестон от досужих глаз, и пошли прочь из гобеленной, болтая о том о сем. Оливия беспокоилась – успеет ли анапестон при такой на него нагрузке еще и стихи сочинить, но я советовала ей напрячь мозги на тему другого предмета – босоногой дамочки в розовом.

– Давай еще раз обойдем весь замок, – предложила я. – Вдруг она где-нибудь скрывается, в какой-нибудь комнатке, про которую никто не знает. Вон крыло с картинной галереей – там сроду никто не бывает, а вдруг там еще есть помещения, и эта прелестница там преспокойно проводит время, забыв о долге перед своей собственной обувью.

И мы направили наши стопы в картинную галерею.

Серый свет осеннего дня, проникавший в огромные окна, словно убивал все краски на картинах – они тоже становились какими-то серыми, выцветшими, а лица на них – плоскими, вялыми, пыльными и недовольными. Пейзажи, все как один, изображали некую пустошь, размытую дождем, или деревья, с которых облетают под порывами ветра последние листья. А про натюрморты я вообще молчу.

Дойдя до таинственной картины, где был изображен молодой герцог Альбино, незнакомец в глухом черном плаще и очаровательная белокурая девочка, мы остановились. Все-таки что это за незнакомец? А еще мне показалось, что в прошлый раз у картины была другая рама.

Я сказала об этом Оливии.

– Да ладно, – отмахнулась она, но тоже принялась изучать раму: – Смотри-ка, она действительно другая!

– Что ты имеешь в виду?

– Материал, из которого она сделана. Это не дерево, не металл, не стекло… Вот, потрогай. Холодное, да что там, просто ледяное!

Я коснулась рамы, провела по ней рукой. Да, несмотря на резьбу и позолоту, ясно было – вещь нездешняя.

– Она немного напоминает мне анапестон – по тому, какая ледяная. Мессер Софус говорил, что анапестон ледяной потому, что копит энергию. Значит, эта рама, может быть, вовсе и не рама, а какой-то прибор, тоже накапливающий энергию для чего-то… И может быть, это вовсе не картина, а окно. Или дверь. В какое-то другое пространство.

Я принялась трогать завитушки на раме, постучала по полотну картины – оно не прогнулось, сзади было что-то твердое. Точно, дверь.

– Знаешь, если эта штука похожа немного на анапестон, может, и работает она после тех же волшебных слов: «О’кей, дверь!»

– О’кей, дверь, – усмехнулась Оливия, и…

И ничего особенного не произошло. За исключением того, что рама запульсировала бледно-голубым светом и приятным женским голосом сказала:

– Подтвердите авторизацию.

– Вряд ли она распознает мое имя, – прошептала я. – А вот твое – наверняка. Ведь все это точно связано с твоим отцом!

– Герцогиня Оливия Монтессори, – хриплым от сбившегося дыхания голосом сказала Оливия.

– Авторизация подтверждена.

И картина просто… растаяла, осталась только мерцающая рама. За нею открывалась абсолютная чернота.

– Что там может быть? – спросила у меня Оливия.

– Абсолютно все что угодно. И поэтому я тебя туда не пущу и сама не полезу.

– Как это? Такая тайна, а мы отвернемся и спокойненько от нее уйдем?

– Да, как все нормальные люди.

– Но мы – не нормальные. Я – во всяком случае! Я урод, калека, так что мне не страшно соваться в какую-нибудь черную дыру!

– Так я и пустила тебя одну! От тебя даже черной дыре станет тошно! Отойди, я первая лезу. Если что, на мое жалованье поставишь мне памятник.

– Ага, и голубей прикормлю, чтоб они весь его загадили. Люци!

– Молчите, герцогиня. Да пребудет со мной Святая Мензурка!

Я повыше подобрала подол платья и переступила через серебристую раму. Ощущение было такое, будто меня мигом сунули в ком черной и очень холодной ваты.

– Оливия, тебе не стоит сюда… – обернулась я.

Сзади ничего не было. Чернота. Я вытянула руки и попыталась ими хоть что-то нащупать. Бесполезно.

– Ну вот, – сказала я в черное нечто. Или ничто. – Оливия может начинать хлопоты о моем памятнике.

Стоять в абсолютной темноте – не самое приятное ощущение из тех, которые мне довелось испытать за свою недолгую жизнь. Я попыталась сделать шаг вперед, потом назад. Не получилось. Я была как ложка, помещенная в бархатный футляр.

– Эй, – я решила подать голос. – О’кей, тьма! Тут есть еще кто-нибудь?

– Есть, – немедленно ответствовал странный голос, который не принадлежал ни мужчине, ни женщине и звучал прямо у меня в голове.

– Тогда кто вы? И что это за место?

– Это не место. Это состояние.

– Чье состояние?

– Ничье. Просто состояние.

– А вы кто?

– Голос у тебя в голове.

– Это я понимаю. Болезнь еще есть такая, когда голоса в голове начинаешь слышать. Но я не больна. Почему я здесь не могу двигаться?

– Потому что нет никакого «здесь».

– А вернуться обратно я могу?

– В любой момент линейного времени.

– Тогда я хочу вернуться.

– И ты решила вернуться вот просто так? Не узнав никакой страшной тайны, недоступной смертным?

– А ты что, знаешь такие тайны?

– Да, – в голосе появилось явное превосходство. – Я знаю почти все тайны обитаемого мира: от самых больших до крошечных, размером с коготок мышонка.

– Разве тайны имеют размер?