Принцесса с дурной репутацией

Куб слегка завибрировал и стал испускать лучи. Вдруг из него зазвучали нежные звуки лютни.

– О’кей, анапестон, – удивилась я. – А музыка откуда?

– Я предположил, что музыка скрасит вам время ожидания и выбрал одну из музыкальных композиций вашего исторического периода.

– Замечательно, – сказала я.

Минут через десять анапестон выпустил веер голубых лучей, а на столе появились листы веленевой бумаги, исписанные почерком герцога.

– Процесс завершен, – доложился прибор. – Музыку оставить?

– Оставь. Вот, ваша светлость, извольте взглянуть.

Герцог взял в руки бумаги и принялся читать. Как всегда, он нацепил маску бесстрастия, так что истинные его чувства понять было невозможно. Я вдруг подумала, что этим он очень схож с анапестоном – все самое интересное внутри, и непонятно, как устроено.

Наконец герцог прочел все двенадцать стихотворений.

– И эти стихи сочинены механизмом?

– Анапестоном. Он не просто механизм, он обладает искусственным разумом.

– Я уже понял. С первого взгляда и не отличить, что писал не я…

– Ни с какого взгляда не отличить, ваша светлость, – с металлом в голосе сказала я. Нет, я ему помогла, а он еще и выкобенивается! – Все необходимые параметры учтены.

– Угу. Выключите, пожалуйста, свой прибор, Люция, а то мне кажется, что он за мной наблюдает.

– Спящий режим, анапестон. Ваша светлость, я не понимаю, чем вы недовольны.

– О, я всем доволен! Репутация великого поэта спасена при помощи механизма размером с помазок для бритья! Великолепно! Восхитительно! Одно это уже может стать темой для венка сонетов! Кстати, почему он пишет только анапестом?

– Спецификация такая, – мрачно сказала я. И убрала прибор в мешочек, а мешочек завязала покрепче и повесила себе на шею. Все ясно. Гордыня великого поэта не может примириться с действительностью, где какая-то машинка пишет стихи не хуже его, а в точности как он, а может, даже и лучше. Чувствую, к этому вопросу мы вернемся не скоро, а возможно, и никогда, если герцог не смирит свой норов.

– Девочки, вы можете идти, – сказал герцог, и мы – а что делать – удалились восвояси.

– Ко мне, – велела Оливия, и мы повернули в ее покои.

Усевшись у туалетного столика, Оливия сказала:

– Не могла бы ты мне шею растереть. Болит ужасно. Настойки обезболивающих трав уже ни дрына не помогают.

Я спустила с ее плеч платье, взяла целебное масло для растирания и принялась за дело, сказав при этом:

– Ты что, боишься лишних ушей? Жучков вытравили давно.

– Да никого я не боюсь. Просто болит. По-настоящему.

– Сейчас все исправим…

– Слушай, Люци, а папашка-то мой здорово взъярился.

– На кого?

– Тебе в алфавитном порядке перечислить? Во-первых, он взъярился на себя самого – что позволил себе слабость, из-за которой попал в ужасное положение сам и нас всех подставил. Во-вторых, он взъярился на тебя – что ты осмелилась ему помочь, ему – герцогу Монтессори, чей род насчитывает энное количество поколений истинной знати. Мало того, ты не просто осмелилась, ты – помогла! И конечно, он вне себя оттого, что существует прибор, который отлично справляется с написанием стихов на любую тему. Это его вообще довело до белого каления – он всю жизнь считает себя непревзойденным поэтом, а тут какой-то кубик за пять минут может сделать то, над чем ему приходится трудиться годами. Поверь, герцог Альбино Монтессори будет первым, кто возглавит ряды противников технического прогресса.

– Ну уж…

– Ты этот кубик подальше прячь. А то с папашки станется раздолбать его в пыль в порыве праведного творческого гнева.

– Ты знаешь, я всегда ношу его на шее. Даже во время купания с ним не расстаюсь…

– Ой.

– Что?

– Вот ты сейчас сказала насчет купания… Я сразу, знаешь, кого вспомнила?

– А?

– Себастьяно Монтанья. С его туфелькой-паразитом. Тоже не расстается. А вдруг твой кубик – похожий паразит?

– Нет, он просто механизм с искусственным разумом. Оливия!

– Да, вот тут потри сильней. Боль почти прошла. Спасибо. Что ты хотела сказать?

– Что туфелька Себастьяно – органическая. А кубик – прибор. Из неорганических соединений. Почувствуй разницу.

– Чувствую, – Оливия натянула на плечи платье. – Слушай, у тебя руки – просто сказка, так боль снимают… А вдруг ты – целительница?

– Какая еще целительница?

– Обыкновенная. Всемогущая. Вроде Исцелителя, который явился много-много лет назад.

– Сомнительно. Если б я была целительницей, я бы просто хлопнула в ладоши и сказала: «Оливия Монтессори, твоя болезнь исчезла навсегда!» А этого же не выходит.

– Ну, ты же не хлопаешь. Хлопни в ладоши.

– Охота тебе развлекаться. Ладно.

Я звучно хлопнула в ладоши и произнесла: «Оливия Монтессори, твоя болезнь исчезла навсегда!»

– Ну что? – спустя мгновение спросила я.

– По ощущениям – ничего.

– То-то и оно. А ты заладила: целительница, целительница. Еще этого нам не хватало! Узнает святая юстиция – башку мне снесет. Право на целительство есть только у нее, да у Святого престола города Рома. Так что давай эту тему не поднимать во избежание житейских осложнений. Меня волнует другой вопрос: твой отец что, не хочет, чтобы анапестон написал за него оставшиеся стихи?