Принцесса Володимирская

И действительно, загадка существовала. Нечто дикое, бесчеловечное, коварное совершалось по воле, по прихоти Алины, ей самой необъяснимой. Ей хотелось этого, и она пошла на это. Она понимала, что забавляется, шалит, играет двумя существами и своим собственным, что стоит на краю пропасти и глядит в бездонную глубь с легким головокружением. Но это и заставляло ее сердце биться радостнее, ее глаза сиять ярче, ее лицо румяниться…

– Вот это значит жить! – думалось ей. – Это не прозябание в четырех стенах. А главное – это первое новое обучение, репетиция. Надо учиться, надо привыкать.

И загадка эта – для Шеля, пытка – для Дитриха, наслаждение – для Алины были тем фактом, что она в один день, едва не в один час примирила мужа с другом и отдалась этому другу. И как прежде в этом же Дрездене жили счастливо жених, невеста и их общий друг, так теперь в продолжение нескольких дней жили общей жизнью двое любовников и муж.

Здесь впервые и начала действовать та новая Алина, которая давно сказывалась в ней, вполне определилась со времени замужества и жизни в Саксонии и теперь с возмутительной дерзостью, с каким-то счастливым озлоблением перешла от слов к делу.

Она уверяла Дитриха и уверяла саму себя, что устроила это бессмысленное и ненужное свидание их ради забавы, чтобы доказать Дитриху, насколько действительно она не любит своего мужа и доходит до того, что делает из него простую игрушку.

В действительности эта страшная забава и составляла все счастье Алины. Она ясно сознавала, что эти дни, отдаваясь Дитриху едва не на глазах мужа, рискуя каждую минуту вызвать бурную драму и даже преступление, убийство, она наслаждалась. Но она была безумно и страшно влюблена не в юного Дитриха, отчасти сходного характером и добродушием с Генрихом, а была всеми чувствами влюблена в то опасное, дикое и уродливое положение, которое себе устроила.

Мысль о том, что ее поступок был похож на самую адскую и ужасную месть, не приходила ей на ум. Ей не за что было мстить прямодушному, честному и обожавшему ее мужу.

Впрочем, если и было теперь в Алине какое-то злорадство и озлобленное наслаждение, то не по отношению к Генриху. Алине просто было нужно, являлось как бы потребностью, как неутомимой жаждой, иметь в руках страшную, пагубную, пожалуй даже преступную, забаву.

Прошло дней десять; приближался день, в который заранее было решено любовниками, бросив Генриха, скрыться вместе из Дрездена.

Единственный вопрос, который Алина еще не решила, – оставит ли она объяснительное письмо мужу или нет. Несмотря на удвоенное озлобление, которое сказывалось в ее сердце, она все-таки не решалась нанести своей жертве хотя и последний, но слишком сильный удар. Просто скрыться и бежать казалось ей человечнее относительно Генриха. Написать же письмо и объяснить свою игру, объяснить, ради какой демонской забавы она примирила друзей, казалось Алине чересчур жестоким. Сказать Генриху, что через час после первого примирения с ним он стал в первый раз ее любовником, казалось Алине двойным деянием, как если бы убийца, вонзая нож в свою жертву, в то же время дал бы ей пощечину.

Чем ближе подходил день, назначенный для бегства, тем дерзче, как бы умышленно легкомысленнее становилась Алина и тем невыносимее, ужаснее и опаснее становилось положение Дитриха. Он начинал тоже не понимать эту Алину, от которой был без ума. Казалось, что она хочет вызвать драму во что бы то ни стало. Но зачем? Неужели она настолько бессердечна, что замышляет через посредство его избавиться от мужа? А если любовник погибнет от его руки, то найти на это место второго, третьего, наконец, четвертого.

Дитрих каждый раз всячески старался отогнать от себя эти ужасные помыслы и подозрения, но вследствие поведения Алины они снова чаще и чаще зарождались в его голове.

Наконец наступил последний вечер; наутро все уже было готово, чтобы бежать, скакать прямо в Берлин, а оттуда – куда-нибудь далее.

Во все эти дни Алина была в особенно веселом, почти неестественно-восторженном состоянии и вместе с тем играла мыслями и чувствами обоих молодых людей, то и дело заставляя сердце мужа и сердце любовника дрожать и замирать от самых разнородных опасений, подозрений.

После веселого ужина, по крайней мере веселого для Алины, все трое перешли в маленькую гостиную и по обыкновению, принятому за эти несколько дней жизни в гостинице, все трое уселись вокруг пылающего камина.

Так как Алина постоянно поддерживала огонь, то свечи обыкновенно не подавались. Колеблющееся пламя камина, то разгоравшееся, то потухавшее, достаточно освещало горницу.

Шель садился всегда в самое большое из трех кресел, направо от камина. Иногда случалось ему под влиянием этого пламени, бегающего по головням и угольям, забываться в легкой дремоте, которая, однако, продолжалась, и то с перерывами, не более нескольких минут. Он то и дело открывал глаза, улыбался жене или другу, как бы прося извинения за то, что засыпал, и снова на минуту, иногда на полминуты опять забывался.