Принцип неопределенности

– И контрабанду. Если у человека есть «священное» право выбирать, то нет ли у него и права выбирать, кому и за что отдавать свои деньги?

– Но нет ли таких прав у жителей тех мест, где ни о какой демократии не слышали?

– Каких-каких прав? Ты вообще о чем, — выгнул бровь Травер. Его и без того уродливое лицо исказилось ещё сильнее.

– Действительно, — рассмеялся я. — Их же не существует.

– Но эти удивительные республиканцы говорят, что есть. Откуда следует, что…

– Если они есть, то почему бы их и не расширить? — ухмыльнулся я.

– Бинго! — хлопнул рукой о штанину Травер. — Но система по выколачиванию денег из населения дозволяет своим налогоплательщикам ровно столько возможностей, чтобы они ничего не могли изменить в свою пользу. И кто приходит им на помощь? Правильно – я!

Он, казалось, был захвачен неким чувством вовлечённости во что-то важное — сейчас, как никогда ранее он был искренен. Через призму Силы было понятно — капитан относился к своему занятию не просто как к форме бизнеса, а как к религиозному служению. Скучных и практичных наёмников это, должно быть, отпугивало, но мне нравилось находиться рядом с неординарными личностями. Да и сам он, судя по всему, находил коллекционирование таких членов экипажа вдохновляющим занятием. Наши судьбы удачно пересеклись. Если и существует такая вещь, как удача.

Я восхищался и логикой Травера. Слегка шизофреничной, но, как это в таких случаях и бывает, неопровержимой. Безумцы способны совершать совершенно неожиданные обобщения и выводы, имея зачастую невероятно стройную логику в своих размышлениях, построенных при этом на первичном абсурде. С каждым новым шагом по лестнице абстракции всё дальше удаляясь от тверди реальных явлений.

Но я как никто знаю, что всякое первичное предположение, касающееся места человека в мире и обществе, всегда абсурдно. Нет ни смысла, ни цели. Никаких обязательств. А финал всегда один. Но, совершая абсурдные вещи, я хотя бы даю себе отчет в этом. И капитан, воспринимая реальность такой, какая есть, тем не менее, находил свободную торговлю в Республике забавным феноменом, позволяющим насмехаться над двоемыслием большинства её граждан. Даже если они и не замечают его сами.

Действительно, если человека признать достаточно разумным, чтобы влиять на устройство и руководство государства и, более того, признать возможности большинства людей в этом вопросе равными, не говорит ли это еще кое о чем важном? О том, что человек тогда достаточно разумен, чтобы определять, куда тратить его налоги, участвовать лично ему или нет в войнах и других глупых авантюрах. Ведь демократия предполагает, будто бы каждый достаточно компетентен, чтобы делать разумный выбор самостоятельно. Но, отказывая человеку в распоряжении самим собой в полной мере, следует признать и то, что принимать участие в управлении целой страны он не в состоянии. И наоборот.

Я и сам отметаю любые вещи, даже кажущиеся верными сами по себе, если встречается хотя бы одно их опровержение. Один черный лебедь обессмысливает тысячи увиденных до того или после белых. Нельзя после такого убедить меня, к примеру, использовать моральные критерии для оценки событий. Оценки чего угодно. Сам факт того, что они подвержены изменениям и субъективны, уже обессмысливает их. Навсегда. Невозможно проводить анализ и получить один непротиворечивый результат, положив в основание своевольную переменную. Место остается только разуму и рациональным выводам.

Пусть это по-детски радикально или по-юношески максималистично, но всякого рода компромиссы это, как минимум, скучно. Проводить и так бессмысленную жизнь еще и без огонька — какой-то унылый идиотизм. В самом медицинском смысле слова.

Травер также даже ни на секунду не задумался над тем, что сложившаяся форма государственного устройства не является решением сложной социальной системы с тысячью неизвестных, граничными условиями к которой даны некие принципы демократии или же иные строгие условия оптимума. Типа уважения чьих-то «прав», или подобных им идеалов. Обманчиво было бы считать, что социум это система, описываемая точными закономерностями и принципами, и в должной мере изучив их, можно понять, как им управлять. Или как кардинально его изменить. Но, увы, это не так — общество это поле битвы интересов всех людей, объединяющихся при необходимости в союзы.

И мне хочется дать в лоб любому, кто использует словосочетание «общественный договор». Идёт социальная война, перемежающаяся изредка перемириями, в которых действуют социальные мирные договора. С фиксирующимися вместе с тем перестрелками и переходами демаркационной линии.

***