Природа хрупких вещей

— Так, пойдемте отсюда, — говорю я, поднимая с земли оба саквояжа. — Белинда, по дороге мы поймаем экипаж. Отвезем тебя в больницу скорой помощи в здании муниципалитета. Это новая больница, говорят, хорошая. Кэт, держись за мою юбку.

Мы трогаемся в путь, идем под горку, минуя ошеломленных соседей. Один прижимает к голове окровавленный носовой платок. У другого соседа я спрашиваю, работает ли у него телефон. Нет, отвечает он. Ни у кого не работает. Мы продолжаем спуск, останавливаясь каждые несколько минут, когда Белинда сгибается от боли. Все дымоходы обвалились, превратились в груды битого кирпича. Окна тоже везде разбиты, тротуары выворочены, один дом накренился влево. Приблизившись к перекрестку, мы видим, как трое мужчин пытаются открыть перекосившуюся дверь двухэтажного здания. Они кого-то зовут — некую Лайлу, кажется. На них лает собачка, обсыпанная штукатуркой.

На Калифорния-стрит, где обычно останавливается канатный трамвай (если б ходил!), какой-то молочник пытается успокоить перепуганную лошадь. В телеге — разбитые бутылки, из щелей на покореженные рельсы капает жирное молоко. Мимо проносится на велосипеде покрытый пылью старик, на плече у него — орущий попугай. Лошадь с ржанием встает на дыбы. Молочник натягивает вожжи, успокаивая животное:

— Тпру, Рыжая!

Я подхожу к нему.

— Прошу вас, сэр. Нам нужна помощь. Моя подруга рожает. Довезите нас, пожалуйста, до Центральной больницы скорой помощи. Прошу вас!

Сначала я думаю, что молочник нам откажет. Он изумленно смотрит на Белинду, как бы говоря: «Тут вон что творится, мир перевернулся, а она рожать вздумала. Нашла время!» Но потом выражение его лица смягчается, и я догадываюсь, что он, должно быть, сам отец или дедушка, понимает: если роды начались, процесс этот уже не остановить.

Он велит мне и Кэт лезть в телегу и устроиться там, где раньше стояли его бутылки с молоком, а Белинде предлагает сесть рядом с ним на козлах. Морщась от боли, она с тревогой смотрит на меня.

— Белинда, мы будем здесь, рядом. Прямо у тебя за спиной. Мы никуда не денемся. Давай полезай.

Вдвоем с молочником мы помогаем Белинде забраться на козлы, затем усаживаемся с Кэт на забрызганных молоком деревянных полках, предназначенных для металлических ящиков с бутылками. Моя юбка сразу же становится мокрой. А Кэт как будто не замечает, что ее платье тоже пропитывается молоком.

Молочник осторожно отводит испуганную лошадь от покореженных рельсов, на которых стояла телега, и направляет ее по Ларкин-стрит. Мы катим на юг, объезжая кучи кирпичей и щебня, образовавшиеся в результате землетрясения. Народу на улицах прибавилось. Некоторые толкают перед собой детские коляски с наскоро собранными пожитками, другие везут небольшие тележки, нагруженные саквояжами. Все шагают на восток, видимо, к паромному причалу, прочь от своих домов, в которых они боятся — или уже не могут — оставаться. Элегантно одетые горожане, жители добротных особняков, которые, должно быть, не пострадали от землетрясения, никуда не идут. Мрачные и озабоченные, они стоят на улице, переговариваясь друг с другом.

Молочник замедляет ход, пытаясь объехать какие-то развалины, и я слышу, как одна расфуфыренная дама спрашивает у другой, можно ли, по ее мнению, оставить дом без присмотра до восстановления систем электроэнергии, водо- и газоснабжения, ведь наверняка будут орудовать мародеры. Во время стихийных бедствий всегда появляются мародеры. Вторая отвечает, что не знает, как быть, но сама она домой возвращаться боится. К тому же служанка даже чаю не сможет ей подать: ее сервиз фирмы «Ройял Доултон» разбился вдребезги. Да и туалет не работает. Первая женщина заявляет, что все равно вернется домой.

Мы катим дальше. Вскоре я слышу звонкое клацанье: это выезжает пожарная команда. Какой-то мужчина кричит, что горит верфь. Еще кто-то сообщает, что охвачены огнем Маркет-стрит и одно здание к югу от Мишн-стрит. Распространению пожаров способствует газ из поврежденных газопроводов. Я смотрю на восток, в сторону залива, но за уцелевшими многоэтажными зданиями трудно что-либо разглядеть. Потом вижу, как в небо поднимается клуб синевато-серого дыма, а дальше к югу — еще один. Дым отличается от облаков пыли. Пыль повисит в воздухе и оседает. А дым устремляется в небо, словно пытается его затмить. Мы едем мимо четырехэтажного дома, а он на наших глазах вдруг начинает обрушаться. Молочник погоняет лошадь, стремясь поскорей уехать от этого места.

— Там моя семья! — вопит какая-то женщина, и я отворачиваюсь, чтобы не видеть, как несколько человек бросаются к ней и оттаскивают ее подальше от дрожащего здания. Через несколько секунд оно обваливается позади нас, и лошадь в ужасе резко устремляется вперед. Мы с Кэт падаем на пол телеги. Проходит несколько неприятных секунд, прежде чем молочнику удается подчинить себе животное.

Теперь мы с Кэт — с ног до головы в молоке, пыли и грязи.