Природа хрупких вещей

Проходит еще час, у Белинды начинаются непосредственно роды. Возможно, потому, что ребенок восьмимесячный, или потому, что в ее водах была кровь, процесс родов идет, кажется, быстрее, чем обычно. Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти медсестру или врача, которых можно позвать на помощь, но таковых не вижу, а Белинда уже кричит, что рожает.

Все женщины в нашей «палате», кроме одной, встают с матрасов и своими одеялами отгораживают Белинду от остальных пациентов. Я вверяю Кэт заботам женщины с рукой на перевязи, оставшейся с внешней стороны импровизированной ширмы. Говорю девочке, что, как только родится ребеночек, сразу же покажу ей кроху. Вот будет сюрприз так сюрприз!

Я достаточно знаю о родах, знаю, что должна делать Белинда — тужиться, вдыхая носом и выдыхая ртом, чтобы вытолкнуть из себя ребенка.

Едва громкий вопль Белинды возвещает о том, что младенец покинул надежное убежище материнского чрева и оказался в нашем сложном мире, прибегает медсестра с ножницами и полотенцами. Я отхожу в сторону. Медсестра ловко массирует крошке грудь и вычищает маленький ротик. Затем переворачивает новорожденного внизголовой, чтобы расправились легкие, и я вижу, что это девочка. Махонькая-махонькая, но само совершенство. И совсем не похожа на Мартина.

— Она жива? — спрашивает Белинда, тяжело дыша. Мы ждем первого крика младенца.

И крик — сладостный, восхитительный — наконец раздается.

— Молодец, цепкая, хоть и крохотная совсем, — отвечает медсестра, зажимая и перерезая пуповину. — Не больше пяти фунтов, я бы сказала. Но чудо как хороша. Единственное красивое зрелище за весь день.

Медсестра пеленает девочку в полотенце и вручает мне, чтобы я показала ее Белинде. И пока медсестра занимается роженицей, я кладу девочку в руки матери и жестом подзываю Кэт: пусть глядит на новорожденную, а не за медсестрой наблюдает. Впрочем, зря я волновалась, что Кэт будет смотреть, как отходит послед, — она не отрывает глаз от сестренки.

— Видишь, какая милая малютка? — говорю я, привлекая к себе девочку.

Она кивает и осторожно трогает один из крошечных точеных пальчиков малышки.

Мы трое глаз не сводим с новорожденной. Медсестра уходит, обещая, что позже подойдет и проверит состояние мамочки. Женщины, загораживавшие Белинду одеялами, возвращаются в свои постели. Я их благодарю.

— Он умер? — минуту спустя шепчет Белинда, глядя на дочь. — Нас теперь посадят в тюрьму?

— Нет и еще раз нет, — шепотом отвечаю я. — Все будет хорошо. Ты напрасно волнуешься, Белинда. Не надо сейчас об этом.

И она больше ничего не говорит. Санитар разносит бутерброды и фрукты, предоставленные местными ресторанами, где кухни не пострадали во время землетрясения. Белинда затихла, аппетита у нее нет, но я убеждаю ее поесть ради ребенка, и ей удается прожевать половину бутерброда. Мы перекусили, и я отвожу Кэт в раздевалку, где еще недавно борцы, акробаты и конькобежцы готовились к выступлениям. Там мы снимаем с себя воняющие прокисшим молоком платья и переодеваемся в чистые. Кэт вытаскивает из своего саквояжа куклу в платьице, перешитом из ее старого наряда, и поднимает на меня глаза.

— Для малышки? — едва слышно произносит она; это первые слова, слетевшие с ее губ с минувшего вечера.

Я уже собираюсь ответить, что сестренка еще слишком мала, чтобы играть в куклы, но тут понимаю, что она имеет в виду платье. Кэт хочет подарить новорожденной, у которой совсем нет одежды, кукольное платье, сшитое из ее наряда.

У меня к глазам подступают слезы, и я киваю.

— Умница, чудесно придумала.

В чистой одежде мы возвращаемся к Белинде, и Кэт дает ей крошечное платьице.

Я объясняю, из чего оно сшито. Белинда безучастно смотрит на сверток, что она держит на руках.

— Давай помогу, — говорю я, разворачивая девочку. Ручки и ножки у нее розовые и совсем крошечные, ротик — идеальный розовый бутончик.

Одна из женщин в нашей «палате» протягивает мне большой белый носовой платок.

— Это платок моего мужа. Захватила с собой из дома. Он чистый, не сомневайтесь. Вам же понадобятся пеленки. А ребеночек такой крохотный. Так что по размеру как раз подойдет.

Я благодарю ее, беру носовой платок, складываю в маленький треугольник. Оборачиваю крохотную попку девочки, нетуго связываю на талии. Затем надеваю на нее кукольное платье. Ну просто цветочек.

— А имя ты ей выбрала? — спрашиваю я.

Белинда в ответ лишь качает головой. Ее апатия меня беспокоит. Даже бесит. Я все время забываю, что она любила своего мужа. Любила человека, который мне был безразличен. Я забываю, что мужа, которого она любила, больше нет, он никогда не вернется, словно угодил в челюсти Левиафана: только что был, и вот его больше нет. Ужасная, дикая смерть.

— Давай подумаем, как ее назвать? Давай? — предлагаю я. И принимаюсь перечислять женские имена, начиная с таких красивых ирландских, как Айлин, Фиона и Мэйв.

— А как вам Розали? — присоединяется женщина с перевязанным глазом.

— Или Хелен? — предлагает женщина с рукой на перевязи.

— Если б у меня родилась девочка, я назвала бы ее Маргарет, — вступает еще одна. — Но у меня одни мальчики. Уже шестеро.