Природа зверя

Она не сказала: «Расскажите, чего боитесь». Клара знала, чего боится она сама. Она знала единственную причину, по которой Иви позволила ей пересечь порог комнаты сына, и это вовсе не из-за принесенных горшочков. Клара принесла в дом кое-что другое. Рану в собственном сердце.

Клара знала.

– Боюсь, что это не пройдет, что все мои кости растворятся и в один прекрасный день я просто исчезну. Не смогу больше выносить. Не смогу двигаться. – Она посмотрела Кларе в глаза. Зацепилась за них. – Больше всего я боюсь, что это не будет иметь значения. Потому что идти мне некуда. Делать нечего. Мне и кости-то не нужны.

И Клара понимала, что как ни велика была ее собственная скорбь, ничто не может сравниться с пустотой этой женщины, пустотой ее дома.

Дело было не только в ране, оставшейся на том месте, которое раньше занимал Лоран. Дело было в вакууме, который засасывал в себя все. Большая зияющая черная дыра, пожиравшая весь свет, всю материю, все, что имело значение.

Клара, познавшая скорбь, и сама вдруг испугалась. Ее напугала громада утраты, понесенной этой женщиной.

Они сидели на кровати Лорана в тишине, нарушаемой лишь стонами дома.

Это была комната мальчика. Наполненная камнями, которые могли оказаться осколками метеоритов, и какими-то обломками белого цвета, скорее всего костями саблезубого тигра или динозавра. Тут были кусочки фарфора, возможно из доисторического захоронения абенаков. Если только эти древние индейцы пили чай.

На стенах висели постеры «Гарри Поттера», «Короля Артура» и «Робин Гуда».

До этого мгновения Клара была просто потрясена смертью Лорана и пребывала в ужасе оттого, что это убийство. Но она никогда не думала о Лоране как о личности. Она знала его лишь как странного, вызывающего раздражение мальчика, сочиняющего истории и требующего к себе внимания.

И просто отворачивалась, когда он врывался в бистро с очередной своей фантастической историей.

Но сейчас она сидела на его постели а-ля Базз Лайтер[43]. Видела его ботинки в разных углах комнаты. Носки, свернутые и валяющиеся на полу. И книги. Горы книг. Кто сейчас читает? Какой ребенок? Какой маленький мальчик? Но комната Лорана была наполнена книгами. И рисунками. И чудесами. И такой невыносимой скорбью, что Клара еле дышала в этой атмосфере.

Теперь она видела настоящего Лорана, который ушел навсегда.

Клара встала, подошла к книжному шкафу и ухватилась за него; она стояла спиной к Иви, чтобы неизбывная скорбь, внезапно охватившая Клару, не могла усугубить состояние матери.

Она стояла перед Бабаром, Тинтином, Маленьким принцем. К книгам были прислонены маленькие рисунки в рамочках – изображения игривого ягненка. Авторучка и чернила по белой бумаге. Танцующий ягненок. Как это говорят? Резвящийся. В ряд выстроились девять рамочек, прислоненные к книгам. Более поздние отличались большей изощренностью, с добавлением акварели. Но все они изображали одного ягненочка в поле. А вдалеке – овца и баран, наблюдают. Охраняют. На задниках каждой надписи: «Лоран, 1 год», «Лоран, 2 года» – и так до девяти. На заднике первого ягненка, самого простого, была приписка: «Мой сын» – и нарисовано сердечко.

Клара посмотрела на Иви. Она и представить себе не могла, что у женщины такой талант. Если отец в семье был певцом, то мать – художником. Вот только ягнят больше не будет. Лоран Лепаж больше не будет взрослеть.

– Расскажите мне о нем.

Клара вернулась к кровати и села рядом с Иви.

И та принялась рассказывать. Сначала резкими, отрывистыми предложениями. Но потом из точек, пятнышек, мазков стали проявляться очертания. Нежданного младенца, который стал нежданным маленьким мальчиком, который всегда говорил и делал неожиданные вещи.

– Ал обожал его с самого момента зачатия, – сказала Ивлин. – Он сидел передо мной, играл на гитаре и напевал. В основном собственные песни. Он ведь человек творческий.

Клара вспомнила, что на похоронах Ал сидел на стуле и держал гитару на коленях. Но молчал. Песни покинули его. И Клара подумала: неужели его музыка, как и ее искусство, ушли навсегда? Огромную радость поглотило горе.

– Это не он.

– Что? – спросила Клара.

– До меня доходят слухи, и мы замечали, как люди посматривают на нас. Хотят сказать что-нибудь утешительное, но боятся – вдруг мы сделали это. Неужели люди и вправду так думают?

Клара знала, что скорбь собирает страшную дань. Ты платишь ее в каждый день рождения, каждый праздник, каждое Рождество. Ты платишь ее, увидев знакомый почерк, или шапку, или сложенный носок. Слыша скрипы половиц, которые могли бы быть, должны быть шагами. Скорбь собирает дань каждое утро, каждый вечер, каждый ночной час, когда те, кто остался в прошлом, просятся в настоящее.

Клара не знала, как бы она вынесла потерю Питера, если бы вместо картофельной запеканки и десерта из печеных яблок слышала обвинения. Если бы вместо доброты видела указующий на нее обвинительный перст. Если бы вместо дружбы, объятий и терпения слышала шепоток, видела повернувшиеся к ней спины.