Пришелец из Нарбонны

А когда он подрос, нам снова пришлось бежать…

IV

Дом безмолвствовал.

У раввина даже прислуга может поспать подольше. Только пес Апион заворчал, увидев Эли.

На втором этаже, над галереей, окружающей патио, открылись ставни — видимо, встала Каталина.

Эли отвел Лайл на хозяйственный двор и привязал рядом с мулами. Ясли были пусты. Он подождал, надеясь, что придет Каталина.

Но Каталина не шла.

«Боже, — подумал он. — Уже завтра». Остался всего лишь день. А еще ничего не сделано. На кого он может рассчитывать? «Кто те, что идут? Кто же и кто пойдет?» Так спросил фараон, когда Моисей потребовал отпустить евреев из Египта. Он все должен сделать сам. Эли сунул руку за пазуху, вытащил пергамент и развернул его.

«Братьям новохристианам и братьям евреям слово благодати и мира. О дух Израиля! Сколь выше ты своих притеснителей…»

Эли задумался. Что с Алонсо? Что с Гонсало и Фернандо? А Эльвира? Не покончила ли она с собой?

Может ли он рассчитывать на Санчо, сына главы альджамы? Где найти людей? Как поступить с Марианной? Нужно еще раз поговорить с Каталиной. Нельзя поставить Марианну перед судом альджамы без доказательств вины.

Опустив голову, он поднимался по лестнице, опираясь о перила внутренней галереи. Дверь в его комнату была приоткрыта.

Эли умыл лицо холодной водой, вынул из переметной сумки шелковый кошель с золотым Щитом Давида. В кошеле лежал тефиллин.

Во дворике ему повстречался Альваро.

— Ты куда так рано? — спросил Эли.

— Я всю ночь не спал.

— Понимаю тебя, дружище.

— Спасибо, большое тебе спасибо, — пробормотал Альваро.

— За что?

— За разговор с доньей Кларой. Она потом позвала Изабеллу к себе в спальню и сказала, мол, пока она жива, она не позволит своей внучке выйти замуж за первого встречного.

— Первого встречного? Так и сказала?

— Может, и не так, но смысл таков. Что делать, ума не приложу.

— Мы еще поговорим об этом. Я собираюсь в синагогу, пойдем со мной.

— В это время? Когда там молится простой люд — ремесленники и мелкие лавочники? Это первое богослужение…

— А ты предпочитаешь второе?

— Мы всегда ходим с раввином доном Бальтазаром.

— Мне бы хотелось, чтобы ты пошел со мной.

— Нет-нет, — Альваро решительно покачал головой.

— А я-то думал, что могу на тебя положиться.

— Прости, дон Эли.

— Понимаю…

Эли сделал несколько шагов и остановился.

— Альваро…

— Слушаю тебя.

— Что ты думаешь о Санчо, сыне главы альджамы Шломо Абу Дархама?

— Он мне нравится.

— Он назвал тебя своим другом.

— Можно сказать и так.

— Он мужественный и благородный, верно?

— Скорее всего, да…

— Тебя раздражают мои вопросы?

— Меня все раздражает. Уж лучше умереть.

— Не отчаивайся, выше голову, все будет хорошо.

— Может, мне с ней тайно обвенчаться и бежать в Толедо?

— Неплохая идея. Но подожди до утра, тогда и поговорим.

— Ты издеваешься. Я тебе открываю тайну…

— Я тебе тоже открою тайну.

— Какую?

— Донья Клара, к сожалению, права.

Альваро побледнел, слезы застыли у него на глазах.

— Бедный Альваро, — Эли снисходительно погладил его по щеке.

V

На площади Давида Кимхи начиналась дневная суета.

Женщины несли корзины, полные фруктов и овощей, расставляли перед домами лотки и прилавки. В утреннем солнце сверкали их обнаженные загорелые плечи. На расстеленных тканях лежали горы апельсинов, красных гранатов и недозрелых лимонов. Косы сплетенного лука и чеснока свисали с перекладин. Над глиняными горшками с бобами и чечевицей поднимался пар.

На отдельных столах стояли деревянные блюда со сластями: миндальной нугой, жареными орехами, треугольными пирожками, оставшимися после праздника Пурим.

Появились женщины в серых и коричневых платьях с корзинками для покупок. Пустынная тихая площадь стала оживленной.

Мужчины — лавочники, ремесленники и мелкие купцы шли на первое богослужение в синагогу.

Служба подходила к концу.

Царила тишина Восемнадцати славословий, которую иногда нарушал чей-то шепот или вздох. Немая молитва уже кончилась. Хаззан, стоящий возле столика, сделал три шага назад, потом три шага вперед и громким стихом прервал молчание. Взойдя по ступенькам, он приблизился к Ковчегу Завета, открыл дверцы, украшенные золотым Щитом Давида, и вынул родалы.

— «Отец милосердный, — запел он громко, — окажи ласку Сиону, возведи заново стены Иерусалима, ибо в Тебе наша единственная надежда, Царь наш, Боже, Владыка Вселенной».

Он отнес родалы на алмемор[113] и положил их на длинном яшмовом столе, потом снял с Торы пурпурное одеяние, и два мальчика развернули родалы. Один из них рукой, обернутой в белую молитвенную шаль, показал хаззану начало главы, а потом поднес эту руку к губам.

— «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, давший нам Тору правды и вечную жизнь, благословен Господь, давший нам Тору»[114], — произнес хаззан, прочтя коротенький абзац.

В синагоге все пришло в движение. Многие снимали белые молитвенные шали и тефиллин и выходили. Тора была отнесена назад, в Ковчег Завета, и был прочтен последний сокращенный каддиш — поминовение умерших. Те, что остались, тоже спешили по своим делам. Синагога наполнилась скороговоркой последней молитвы.