Пришелец из Нарбонны

— Скверное время ты у нас застал. В Нарбонне, по слухам, евреи радуются миру, благодати и своему достатку, — дон Шломо Абу Дархам погладил собаку по голове. — Как скоро ты покинешь нас?

— Не знаю. Как Бог скажет.

— Мы бы рады тебя видеть и после конфирмации, но тебя, наверно, заждались родители, а может, и невеста?

— У меня нет невесты. Мать умерла, а отец — в далеком путешествии.

— Значит, ты хочешь остаться?

— Не знаю. Если нужно будет…

— Это большая честь для нашего баррио. Значит, если нужно будет?

— Одному Богу известно.

— О нет, люди тоже кое-что знают.

Эли нерешительно покачал головой.

— Мои сыновья, Санчо и Видаль, обожают тебя и восхищаются тобой.

Эли ничего не ответил.

— А ты, оценил ли ты их по достоинству? Ведь у них в голове ветер и огонь.

— Хорошее сразу можно оценить по достоинству. На мой взгляд, они оба красивы и мужественны.

— У тебя тоже ветер и огонь в голове, — Шломо Абу Дархам бросил собаке кусочек сыра.

— Возможно, дон Шломо Абу Дархам, но я бы назвал это иначе.

— Как же?

— Огонь — это любовь, а ветер — дух…

— …разносящий пожар, — закончил фразу дон Шломо. — Сразу видно, что ты — потомок поэтов. Верно сказал Магомет: поэты — большие сумасброды. Для меня Коран не представляет особой ценности — одни повторы и перепевы, — однако с мнением о поэтах я согласен.

— Может, потому, что великие поэты давно умерли, а остальные не могут себя защитить. Нет ни ибн Габироля, ни Иегуды Галеви, так же, как нет и пророков.

— Наш гость — потомок знаменитого Иегуды ибн Гайата, — сказал Санчо. — Дон Эли по скромности об этом умалчивает.

— Я знаю, мне не следует напоминать. Хвалишь скромность иных, а у самого ее ни на грош. Я не хотел тебя обидеть, юноша, — дон Шломо повернулся к Эли. — Но не зря Господь Бог дал человеку разум. Начинать борьбу с гораздо более сильным врагом — безумство. Это ясно, как дважды два.

— Если бы Давид так думал, он бы не победил Голиафа, — заметил Санчо и покраснел.

— Вот именно! — воскликнул Видаль.

— Мы живем сегодня. Время больших поэтов и пророков миновало, да и героев тоже. Прошли времена Самсона и Давида. — На висках дона Шломо Абу Дирхама вздулись вены. — Они были сильны не человеческой силой, а Божьей.

— Бог не кончился, — вставил Санчо.

— Верно, сын мой! Я приму это к сведению. Но пока что, — дон Шломо Абу Дархам повернулся к Эли, — я хочу, чтобы мои сыновья жили. Это естественное право отца. Я бы не послушал Бога, как Авраам, который был готов принести в жертву Исаака.

— А естественное право сыновей? — спросил Эли.

— Слушать родителей, — ответил дон Шломо.

— Сыновья имеют право выбрать собственный путь, — сказал Эли.

— Путь сумасбродов, пагубный путь. Ты уничтожишь себя и нас, юноша. Не буди железа, пусть оно спит. Один раз тебе удалось выйти живым, но второй раз… Эли ибн Гайат, твой замысел известен не только мне. Когда цель становится известной врагу — следует прекратить действия.

— Следует выбрать иной путь. Цель всегда остается той же.

— Знаешь, сколько шпиков ходят по нашим улицам? — спросил дон Шломо Абу Дархам.

— Знаю одного.

— Кто это? Как глава альджамы, я обязан знать.

— К сожалению, я не могу сказать.

— Почему?

— Не могу.

— Как глава альджамы, я требую…

— Простите, но я не скажу…

— Я бы мог тебя вынудить, но не стану этого делать.

Дон Шломо Абу Дархам встал и вышел не попрощавшись.

Они сидели в молчании. Санчо и Видаль поникли головой.

— Мир вам, братья! — Эли направился к выходу.

III

На пороге мастерской стоял ремесленник из Кордовы в алой толедской ермолке.