Пришелец из Нарбонны

— Многоуважаемый Иегуда Шошан затронул мою душу за живое, напомнив нам стихотворение нашего величайшего поэта Иегуды Галеви. В заветном уголке нашего сердца всегда жива молитва: «На следующий год — в Иерусалиме». Кто не мечтает о возвращении? Эта надежда не покидает нас ни дома, ни в пути, ни за столом, ни перед сном, ни тогда, когда открываем глаза свои. Вместе с тефиллин мы прикрепляем ее ко лбу, меж глаз, и на плече, как повелел Моисей. Человек всего лишь гость за земле, Бог одолжил ему душу на краткий миг, евреи же — гости вдвойне, ибо пребывают не на своей земле. Но многоуважаемый дон Иегуда ибн Шошан, я очень тебя прошу, прежде чем скажешь: «Пусть приторочат мечи свои к бедрам», — подумай дважды. Что же до кораблей, то один из фальшивых пророков считал их ненужными, и велел пешком пройти через море, ибо, как Моисей, верил в силу свою, но тысячи его учеников утонули. Нам нужно ждать истинного Мессию. Без него не будет истинного возвращения, как не было бы исхода из Египта. Бывают безумцы и шарлатаны. «Мы творим чудеса, — говорят они, — излечиваем больных, перед нами расступаются воды рек.» А измученный народ и рад поверить… Сами гибнут, а с ними и народ. Но не затем мы собрались сюда. Дон Иегуда ибн Шошан, будь любезен, продолжай, ибо старейшины ценят твой ум. Извини, что я тебя перебил…

— Дон Шломо Абу Дархам, ты меня не перебил, — сказал Иегуда ибн Шошан. — Я закончил. Об остальном позаботьтесь сами.

— Уксус — внебрачное вино царского вина, — дрожащим голосом заметил старец с седыми волосами, выбивающимися из-под бархатного берета. Он сидел за раввином Шемюэлем Провенцало. — Я имею в виду тебя, Иегуда ибн Шошан. Твоя речь словно вино, которое берегли от сотворения мира на пиршество Мессии. Но родило оно слова кислые, от него оскомина на зубах. Кто ты такой, чтобы выходить за изгородь и велеть нам самим заботиться о себе? Уж не хочешь ли ты поставить себя вне еврейского баррио? А может, тебе известны пути Господни? Или ты получил у Бога гарантию спасения? Не хочешь ждать прихода Мессии? Но разве возможно возвращение без Мессии? Ты спрашиваешь, когда придет Мессия? Не ты один, и не ты первый. Рабби Исмаил вычислил: пленение в Египте продолжалось семьдесят лет, пленение в Медии — пятьдесят два, греческое пленение — сто семьдесят лет. Сколько будет продолжаться наше эдомское пленение[133]? Тайну объявили рабби Исмаилу ангелы Сандальфон[134] и Метатрон[135]. Исмаил забрал ее с собой в могилу, тайна должна оставаться тайной. Без нее мир потерял бы основание, на котором стоит. Дам вам пример Элиша бен Абуя, имя которого было стерто из памяти людей, а звали его Ахер[136], что значит «иной». Так вот, этот самый Элиша бен Абуя еще при жизни попал в «Сад познания», проник в ядро тайны и не выдержал, отрекся не только от самого себя, но и от своего народа, изменил вере своих отцов и перешел на службу к римлянам…

— Но один человек выдержал, хоть был в «Саду познания» вместе с Ахером, — отозвался Иегуда ибн Шошан. — Это рабби Акиба. Если бы рабби Акиба сидел сейчас за этим столом, вы бы его упрекнули за то, что боролся плечом к плечу с Бар-Кохбой, которого он принял за Мессию, и вдохновил народ верой в успех восстания.

— Хочешь сравнить себя с рабби Акибой, Иегуда? — спросил дон Шломо Абу Дархам.

— А по-вашему, я Ахер? — Иегуда ибн Шошан блеснул своими черными как уголь глазами. — Я еще не закончил.

— И я еще не закончил! — дрожащим голосом воскликнул старец с белой круглой бородой. — Нужно уважать тайну, и нельзя, как я прочел не помню где, нельзя никого вынуждать, дабы открыл он свою вину путем самообвинения или под присягой. Вина должна быть доказана. Я думаю в равной степени и о раввине доне Бальтазаре, и о мальчике, которого вы называете Дов…

— Что общего у Эфиопии с Индией? Что первое имеет общего со вторым? Мы говорим о другом, — оскорбился один из старейшин, маленький, худощавый, в черной ермолке, спадающей ему на уши.

— Вот именно, — подхватил Иешуа Онканеро. — Уже сам факт сравнения себя с Ахером, как это сделал Иегуда ибн Шошан, считается грехом.

— Иегуда, знаешь ли ты, что Бар-Кохба погиб, что восставших казнили, а рабби Акиба принял кончину под железными скребками, которыми сдирали с него кожу? — спросил глава альджамы Шломо Абу Дархам.

— Знаю, но не понимаю, к чему ты клонишь, — ответил Иегуда ибн Шошан.

— Что даже им не удалось, напрасно они взялись за оружие.

— Выходит, глава альджамы осуждает святое мученичество? — спросил Иегуда ибн Шошан.

— Вовсе не осуждаю… Но поймите, что я хочу сказать. Горсточка безумцев не знала, что их ждет. Но мы-то живем опытом… Ну, довольно об этом, — дон Шломо Абу Дархам поднялся с кресла. — Не затем мы здесь собрались. Мы слышали, что судья дон Иаков Абделда хочет продолжать, он еще не закончил.