Пришелец из Нарбонны

— А сказал ли глава альджамы дон Шломо Абу Дархам, что в баррио правит альджама, ее совет старейшин и ее глава, а не инквизиция? — добавил судья Иаков Абделда.

— Ищите виноватого? Теперь он попался. Нашелся виноватый. Он самый, глава альджамы. — Дон Шломо Абу Дархам развел руками. — Вот он я. Странный же вы народ! Мастера поспешных умозаключений, скорые на суждение. Вы же не знаете, что я ответил. Осторожнее, старейшины, не торопитесь! Подождем, пока не выскажется дон Эли ибн Гайат. Итак, я попрошу, чтобы к нам обратился юноша из Нарбонны. Мы слушаем тебя.

— Мне, чужаку в вашем баррио, выпала большая честь находиться за одним столом с лучшими людьми. Я слушал ваши речи, в которых бьет источник извечной нашей мудрости и горит огонь веры. Я не осмеливаюсь долго говорить в вашем присутствии, глубокоуважаемые старейшины, поэтому слова мои будут кратки. Глава альджамы, уважаемый Шломо Абу Дархам надеется, что я скажу: посадите меня в темницу, если того требует спасение или хотя бы благо народа. Я этого не скажу. Инквизитор хочет войти в синагогу с крестом, опозорить ее, дабы убить в народе дух. Поэтому я сделаю все, чтобы исполнить свой замысел.

Собравшиеся слушали, надеясь, что он скажет еще что-нибудь, но он молчал.

И тут вступил в разговор один из старейшин с бледным, как полотно, лицом, с длинной раздвоенной бородой.

— О, молодой еврей! — сказал он и замолчал. — О, молодой еврей! — повторил он. — Мы знаем, что ты готов во имя Бога принести в жертву свою жизнь. Твой крик на площади Огня слышали все — мужчины и женщины, стар и млад. Юные горячие головы готовы пойти за тобой пешком по морю — так велика у них потребность в Мессии. Это новые Маккавеи и Ревнители. Хочешь, чтобы тебя называли Мессией? Представляешь себе, будут бежать по улицам с факелами и кричать: «Мессия пришел!» Но ты окажешься ненастоящим Мессией. Надеюсь, ты этого не хочешь, благородный юноша. Отпрыск славного рода Гайат, откажись от своего замысла! Ибо за одну смерть мы заплатим величайшей жертвой — тысячью жизней. Пусть разум усмирит твой праведный гнев! Для этого нужно больше сил, чем на то, чтобы позволить вспененной волне вынести себя на берег. Человек, способный вовремя подавить гнев, дороже двух праведных. Святотатство, которое завтра намеревается совершить инквизитор, переступив порог нашей синагоги с крестом в руках, не первое и не последнее. Если бы мы хотели искупить каждое поругание, нам бы не хватило крови. Мы маленький народ, который уничтожают вот уже тысячу лет. Не будем помогать врагу в этом уничтожении.

— Я тронут мягкостью, достойной рабби Галлеля[137]. Но, рабби, народ выстоял тысячу лет потому, что, когда не оставалось сил бороться за свою жизнь, он умирал за веру, — ответил Эли.

— Для нас в расчет входит только жизнь! — воскликнул Иегуда ибн Шошан. — До этого я сказал: об остальном позаботьтесь сами. Так вот, беру свои слова обратно. Для нас важна каждая капля крови, как верно сказал уважаемый левит[138] Моше бен Элиша Галеви ибн Телаквера. Лучше живая лисица, чем дохлый лев! Если отдавать свою жизнь, то не на чужбине, а на дорогах Ханаанских[139]. Спрячу лицо в ладонях от стыда, как это сделают все, у кого в сердце горит святой огонь веры, когда инквизитор обесчестит наш храм, но с другой стороны, разве схваченный разбойниками не терпит покорно оскорблений, лишь бы только выйти живым? И это будет преследовать нас до тех пор, пока народ наш будет оставаться пришельцем среди чужаков.

Наступила тишина. Слышны были только вздохи. Потом встал старик с застывшей, как у всех слепых, улыбкой на искривленных губах. Голова его была склонена набок, глаза широко открыты и неподвижны. Говорил он голосом тихим и неуверенным, будто ощупью искал дорогу-