Пришельцы ниоткуда

Не успел он приехать, как почти сразу же стал свидетелем одной сцены, наложившей на него глубокий отпечаток. Он пошел на почту (в Сайгоне?). У окошка стояла небольшая очередь. Какой-то старик проводил нужную ему операцию (то ли посылку отправлял, то ли заказное письмо, я точно не знаю). За исключением моего отца, все в очереди были «Индокитайцами». Вошла француженка лет сорока, которая, не принимая в расчет очередь, направилась прямо к окошку, оттолкнула старика, да так, что тот едва не упал — и упал бы, если бы кто-то его не поддержал, и заявила почтовому служащему: «Я спешу, займись-ка мною...» или что-то в этом роде. Когда же тот возразил, она его оскорбила и снова потребовала, чтобы он ее немедленно обслужил. Что он и сделал в гробовой тишине, которая царила в помещении. Мой отец был в ужасе, тем более, что эта женщина была супругой одного из чиновников Французской республики, который прибыл на Дальний Восток насаждать европейскую цивилизацию, а «индокитаец», которого она оттолкнула, был стариком и человеком образованным, что делало его вдвойне достойным уважения.

Но помимо этого индивидуального и — назовем это так — «глупого» расизма, в то время там наблюдалась взрывная и сложная, если не сказать безвыходная, ситуация[24].

В каком-то смысле «Индокитайская война» началась не в 1946 году, но как минимум лет на двадцать раньше. В начале 30-х годов французская армия, в отместку за забастовки и стачки, подвергала бомбардировке деревни, осуществляла депортации и казни без суда и следствия. «Колониальная партия» (барон де Неталь...) — как в Париже, так и в самом Индокитае — видела в этой стране золотое дно, которое ни в коем случае нельзя было упускать. Если некоторые правительства Третьей республики и пытались провести благоприятные для «туземцев» реформы, то в большинстве своем эти реформы оказывались нежизнеспособными и сходили на нет уже на месте. Разумеется, среди колонистов были и такие, кто способствовал «туземному» развитию, будь то по причинам гуманным (граф де Роан...) или же просто из здравомыслия. Но таких, судя по всему, было меньшинство, и в любом случае «фитиль бомбы был уже зажжен», если можно так выразиться.

Но тут есть и еще кое-что такое, о чем часто забывают: дело в том, что тогдашние колонизируемые когда-то и сами были колонизаторами, которые захватывали, порой и силой, земли, «миры», другие народы. И эти колонизации, эти завоевания бывало происходили не так уж и давно. Приведу лишь один пример: еще десять веков тому назад в нынешнем Вьетнаме (который в 1936 году состоял из Тонкина, Аннама и Кохинхины) не было «вьетнамцев». А до XV века их не было и там, где какое-то время был Южный Вьетнам (тогда там существовало королевство Тьямпа) и где тогда проживало население, говорившее на малазийском языке, которое было окончательно завоевано «вьетнамцами», пришедшими с юга Китая, в XVIII веке. Тьямы (жители Тьямпы) были убиты или высланы, главным образом в Камбоджу. Но и сами тьямы, вероятно, прогнали или истребили другие народы, чтобы завладеть богатыми прибрежными регионами и землями дельты реки Меконг...

Проживая у сестры и зятя (который тогда был гражданским администратором в Кохинхине), именно об этом Франсуа Борд ежедневно слышал, а частично это и сам видел, в свои шестнадцать лет. Видел он и взаимное презрение различных народов, презрение вьетнамцев к китайцам Чолона, презрение китайцев к вьетнамцам, вьетнамцев — к кхмерскому меньшинству Кохинхины, кхмеров — к вьетнамцам, почти всего мира — к меньшинствам гор («мои», как их тогда называли), французов — к «туземцам» и «туземцев» — к французам. И я бы добавил: и так далее.

В общем, если это кому-то важно, район обитания трех народов, о которых идет речь в романе «Этот мир — наш» — берандийцев, бриннов и васков — можно обозначить как некий полуостров, тянущийся с севера на юг, где на низменностях преобладают густые леса и болота... и где есть река, которая называется «Светлая река».

В 1978 году Франсис Карсак писал одному из своих корреспондентов: «... В действительности, как я уже говорил, основа этого романа была выстроена еще до начала Алжирской войны, и я держал в голове Вьетнамскую войну (первую фазу). В Алжире я не был, но я был во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже, странах, которые мне очень нравятся и которые, что весьма прискорбно, были буквально растерзаны ненужными войнами. Так что и «густые заросли», о которых я говорю в различных книгах, это не африканские джунгли, которые мне не знакомы, но индокитайские заросли, довольно-таки от них отличные. Я знаю, что французы далеки от восточного образа жизни и, скорее, смотрят в сторону Африки, чем, вероятно, и объясняется такая точка зрения[25]. Меня же всегда больше привлекает Азия».

Но значит ли это, что сюжет романа «Этот мир — наш» был инспирирован единственно индокитайской ситуацией?

III Бурская война