Присягнувшая Черепу

Я сказала – доказательством для многих. Но не для всех. Кое-кто счел, что не боги подвели Домбанг, а Домбанг – богов. Для таких приход Аннура стал призывом к ярому благочестию, к более строгому соблюдению древних обрядов, к ожесточенному сопротивлению иноземной чуме. Сопротивление оказалось безуспешным. Аннур был богат, беспощаден и неутомим. Легионеры докапывались до укрытий тайных жрецов, рубили им головы и сбрасывали в канал новые трупы. Немало статуэток нашей троицы, бессильно маячивших на алтарях перед домами или вырезанных на носах лодок, разбивали или состругивали, изгоняя из того самого города, который им полагалось защищать. Людей, насвистывавших неположенный мотив, забивали в колодки, за запрещенную песенку казнили. Сжигали старинные священные книги, пытали священнослужителей. Это было мерзко, как любое угнетение. Кто-то считал, что это невысокая цена за новый порядок и процветание. Кто-то так не считал. Я бы, возможно, не уступала госпоже Квен в ненависти к аннурцам, если бы сама не столкнулась с нашей объявленной вне закона религией. Аннур сохранил старые празднества, изменив их названия. Кем Анх превратилась в Интарру. Синн и Ханг Лок стали ее слугами, жаром и огнем. Но и такое кощунство не подняло на восстание наших богов. За два столетия многие успели о них забыть. Многие. Но не все.

Достаточным доказательством тому служили мертвый жрец у моих ног, связанные люди у меня за спиной и прижатая к стене надменная женщина.

– Кем Анх идет, – цедила она, – ты захлебнешься в ее водах.

– Представь себе, – покачал головой Рук, – ты сто сорок первая пленница, от которой я слышу эти самые слова.

– Ее истина неоспорима, – скаля зубы, ответила Квен.

– Может, и неоспорима, но я пять лет как вернулся в город, а все дышу. – Он пальцем тронул свое горло. – Я не первый день убиваю вас, а воды…

Он помолчал, приставив ладонь к уху, будто прислушивался, и снова покачал головой:

– Нет, не вздымаются.

Он отвернулся ко мне, взглянул настороженно, испытующе.

Я в некотором роде одержала победу, но свет надежды, с которым я входила в эту ночь, и восторг, с которым бежала рядом с ним по городу, угасли. Не знаю, что я чувствовала в этот миг, только не любовь.

– Мертв, – сказала я, указав на жреца.

– Мертв, – согласился Рук.

«Называющий имена», – повторила я про себя, слыша в мыслях мелодию священной песни Ананшаэля и бросая последний взгляд на тело жреца.

Я подарила богу называющего имена, притом древние имена.

9

Как ни поздно я вернулась в гостиницу, но спала в ту ночь чутко, и во сне меня преследовала женщина с гривой черных волос, с окровавленными зубами, с кошачьими щелками зрачков.

Я проснулась от стука сердца, потянулась было за клинками, но, опомнившись, опустилась обратно на постель. За окном оживал еще скрытый предрассветной темнотой канал. Рыбаки, приманивавшие рыбу на огонь, вели свои узкие челны к дому. Весла поскрипывали при каждом гребке, на дне грудами поблескивал ночной улов. Мужчины и женщины здоровались, перешучивались и переругивались на палубах больших широкобортных океанских судов, а по мосткам и сходням уже катили, подпрыгивая на стыках, повозки и тележки. Из соседней комнаты доносились неровные прихрамывающие шаги. Я услышала, как открывают ставни, потом в воду плюхнулось содержимое ночного горшка. Густая вездесущая вонь поднималась над городом вместе с дымом утренних очагов: запах подгоревшей рыбы и сладкого риса, грязи, стоячей воды, гнилого дерева и едва уловимый за всем этим привкус соли, донесенный с востока горячим ветром, словно обещание невидимого моря.

После вчерашней гонки ныло все тело, так что я долго лежала неподвижно, повторяя в памяти весь путь от встречи в банях до последней вспышки насилия. Госпожу Квен мы, вместе с шестью пленниками, погрузили в ее же лодку и не спеша доставили в Кораблекрушение – так местные назвали обширную деревянную крепость зеленых рубашек. На обратном пути я не сказала Руку ни слова. Отчасти потому, что в лодке было полно лишних ушей, а больше потому, что не знала, о чем говорить. План мой исполнялся скорей, чем я смела надеяться. Мне удалось втереться в доверие к Руку, стать его напарницей в борьбе с мятежниками. Но этот скорый успех только напомнил мне печальную истину: очень может быть, что проще разжечь полноценное восстание, чем любовь.

Я рассматривала Рука мысленным взором, перебирала в памяти наши перепалки, воспроизводила вспышки восторга на пути через Домбанг, когда мы прикрывали друг другу спину.

«И как это понимать? – гадала я, уставившись в потолок. – Что это за чувства?»

Волнение – бесспорно. Двойной трепет – желания и колебаний. Головокружение. Душевный подъем. Чуть ли не все они – мелкие, заурядные спутники любви, но где сама любовь? Закрыв глаза, я принялась копаться в себе, исследовать поочередно каждый свой орган, каждую часть тела: сердце, легкие, лоно. Ребра ныли. В груди саднило после долгого бега. Костяшки пальцев я ободрала, карабкаясь на борт старого корабля. Сгибать пальцы было больно. Но нечего предъявить – поднять к свету со словами: «Вот, это любовь».