Приснись

Кажется, Макс думает о том же и закладывает руки за спину, чтобы не сработали безотчетно. Если старые дружки предупредили, то Матвеенко ждал появления Макса, потому и держится настороженно. Они могли просто сказать:

— К тебе явится красивый парень.

Тут не ошибешься…

Или так не принято говорить, если не хочешь прослыть геем? Кроме своего папы, я почти не имела дела с мужчинами, мне ли судить? Поэтому я не могу даже предположить, что сейчас произойдет, как поведет себя каждый из них?

— Хотите записаться на курсы? — уточняет Матвеенко.

В голосе его не слышно и намека на доброжелательность, с какой, по идее, должны встречать нового клиента. Все же его предупредили…

Макс отзывается так же холодно:

— Пока раздумываю.

— Боитесь?

Я вздрагиваю: если Николай будет продолжать в том же духе, то выведет Макса из себя, это не так уж и сложно. Правда, пока он держится:

— Взвешиваю все за и против.

Но звучит это, как мне кажется, угрожающе. И Матвеенко, видно, тоже улавливает нотку, от которой мороз бежит по коже, поэтому меняет тон и чуть ли не улыбается:

— Группа для взрослых занимается по воскресеньям. Приезжайте завтра.

Макс делает движение головой — то ли выражает сомнение, то ли уворачивается от удара, который был только задуман.

— Это вряд ли, — говорит он. — Мне нужно все решить сегодня.

У меня вдруг мелькает жутковатая мысль, что у него может быть с собой что-то и похуже ножа. Но вовремя вспоминаю: на входе в клуб Макс проходил через турникет и ничего не пищало.

Николай тоже меняется в лице — очередной приступ внутреннего напряжения. Его желваки так и бегают под кожей, на мой взгляд, Макс держится лучше, по крайней мере, его лицо не выдает панику.

— Давно вы здесь? — спрашивает он, спокойно оглядывая большой зал, где столпились ребята.

Те болтают о своем, смеются над чем-то, не подозревая, какая драма бесшумно разворачивается в двух шагах от них. Матвеенко следит за взглядом Макса, будто это может чем-то помочь ему. Его голос звучит приглушенно, ему явно не хочется втягивать в разговор своих подопечных.

— Лет пять уже. Нет, еще четыре. У меня тогда… Ну, неважно!

Но Макс оборачивается с интересом:

— Что произошло пять… Нет, четыре года назад?

Тот ощетинивается, отступает в тень:

— А вам зачем?

— Что-то очень важное? — не отступается Макс.

Через силу сглотнув, Николай признается:

— Мой брат погиб. Прыгнул с парашютом… Не здесь, в другом клубе.

— Брат, — повторяет Макс.

Не могу понять, что звучит в его тоне — злорадство или растерянность? Я слышу, как в его мыслях бряцает: «Брат за брата», и пытаюсь внушить ему: Андрей отомщен, бог все уже решил за тебя. Отступись…

— Вот я и решил взять дело в свои руки, что ли, — продолжает Матвеенко. — Начал учить пацанов. Сначала сам научился, само собой. Так что вы не сомневайтесь, я — профи.

— Я в другом сомневался.

Их взгляды встречаются, сцепляются, норовят проникнуть внутрь, считать отраженное в подсознании. Я замираю: только бы не проснуться сейчас, досмотреть, узнать, чем кончится их поединок…

И понимаю, что раз подумала об этом, значит, пробуждение неизбежно.

Мила переживает за Макса не меньше моего. Кажется, я подсадила ее на свои сны. Теперь она требует, чтобы я звонила ей по дороге в школу, если у меня есть занятия с утра, или прямо за чашкой кофе, если остаюсь дома, и делилась всеми подробностями снов.

— Так он пощадил его или нет? — Она требует ответа, словно речь идет о фильме, который ей не удалось досмотреть.

— Откуда ж я знаю? Может быть, ночью удастся понять…

Милана не унимается:

— А если ты вздремнешь раньше?

— Где? В кабинете? — Я уже подхожу к школьному крыльцу, из окон доносятся обрывки музыкальных фраз — кто во что горазд! — Наш милейший Анатолий Павлович тут же меня уволит… Ему лишь дай повод.

— Пусть только попробует, — бормочет Мила в трубку, но я чувствую, что думает она о другом.

И мое сердце внезапно наполняется печалью: я перестаю быть для Милки главным человеком в жизни… Теперь ее больше волнует Макс, которого она даже во сне не встречала. Но в этом есть высшая правильность: любовь важнее дружбы, ведь только она способна дать новую жизнь. По крайней мере, так должно быть, хотя все мы изо дня в день видим детей, рожденных без любви. Несчастных…

— Ты подумала о поездке в Москву? — Я уже поднимаюсь по лестнице, пора заканчивать разговор. Но мне просто необходимо это выяснить!

И Милка не мучает меня, не отнекивается, не пытается отшутиться. Она говорит вполне серьезно:

— Подумала. Через два дня у нас коллективная выставка, я должна быть. А потом… Страшновато, Жень! Но, думаю, я слетаю.

Улыбаюсь, надеясь, что она почувствует это, и уже собираюсь распрощаться, когда Милана неожиданно меняет тему:

— А как там Гоша?

— А что Гоша?

— Ты сказала: у тебя нет никаких видов на Макса, потому что есть Гоша. Он есть?

— Ну конечно, он есть.

— Когда он приходил в последний раз?

Остановившись перед своей дверью, я понижаю голос:

— Милка, я вхожу в кабинет, не могу больше разговаривать.

— Он приходил после… того случая?

— Ну… Нет. Все?